Последним сегодня рассматривают дело женщины-иммигрантки и ее партнера-абьюзера. Сейчас мужчина заключен под стражу за насильственные действия и нанесение побоев, что поставило под угрозу его иммиграционный статус, однако у пары есть общий несовершеннолетний ребенок, который находится за пределами страны в семье преступника. Семья угрожает, что если обвинения против злоумышленника не будут сняты, молодая мать никогда не увидит своего ребенка, а если партнера депортируют до того, как ребенка вернут, женщина также рискует больше его не увидеть. Это значит, что дав показания, женщина имеет все шансы потерять ребенка; она вообще не может принять сторону обвинения. Это одна из тех трудноразрешимых ситуаций, в которой оказалась и жертва, и работники прокуратуры. Эксперты полагают, что женщина наверняка откажется от данных показаний, хотя этого еще не произошло. В ночь ареста сержант Адамс в своих показаниях под присягой описал историю отношений семьи. Большая часть информации не подлежит разглашению, но я могу сказать, что абьюзер максимально изолировал жертву, – не позволял ей общаться по мобильному ни с кем, кроме него самого, и установил камеры наблюдения в общем доме, чтобы следить за каждым ее шагом.
Вайл предлагает внести в заявление поправки, добавив несколько дополнительных обвинений, которые, по его словам, «дадут прокуратуре больше материала для работы. Если один инцидент разложить на восемь – девять статей, больше шансов, что женщине не придется вставать на свидетельскую трибуну, а ее партнер признает себя виновным в каком-то из проступков». Вайл упоминает сразу несколько разных аспектов. Во-первых, постараться предъявить абьюзеру обвинения по как можно большему количеству статей, чтобы заключить досудебное соглашение о сотрудничестве со следствием, даже не доводя до разбирательства по факту об акте насилия. Может быть, незаконный оборот наркотиков? Незаконное хранение оружия? Это дает шанс, что хотя бы некоторые из обвинений не будут сняты. Кроме того, Вайл говорит об уголовном преследовании, основанном на доказательствах. То есть основанном именно на доказательствах, а не на показаниях свидетеля. Прокурор может представить суду достаточно доказательств, и тогда свидетельнице не придется давать показания в присутствии своего мучителя. К таким доказательствам относятся фотографии, письменные показания под присягой, свидетельства очевидцев, досье приводов и записи звонков в 911.
К примеру, Стейси Тенни и семья Мишель могли бы таким образом привлечь Роки Мозура к ответственности как с показаниями Мишель, так и без них, если бы им удалось найти змею. Можно было бы объединить это доказательство с данными под присягой показаниями о том, как Роки угрожал им всем ружьем деда Мишель или, если бы они знали, о тех многочисленных случаях, когда он следил за женой по пути в университет и обратно и похищал детей, используя их, чтобы контролировать девушку. Если бы состоялся превентивный арест, суду стало бы известно о том, что Роки не имел постоянной работы и периодически принимал наркотики. Знай они об этом, данные можно было бы использовать для дела, да и не только их, если бы в 2001 году команда высокого риска уже существовала и делилась информацией, создавая более полную картину ситуации и стирая бюрократические границы.
Доказательное правосудие для случаев домашнего насилия существовало и в то время, когда Мишель отказалась от показаний. Эллен Пенс – правозащитница, работающая в Дулуте, Миннесота, и создавшая Колесо власти и контроля – отстаивала его применение еще в начале 1980-х. Но движение за применение доказательного правосудия к случаям домашнего насилия начало активно развиваться, только когда прокурор из Сан-Диего по имени Кейси Гвинн обратила внимание на кампанию Пенс и начала передавать суду в своей юрисдикции одно дело за другим. Гвинн отправилась в Дулут, где встретилась с Пенс и узнала о ее правозащитной деятельности, и вернулась в Сан-Диего как раз вовремя, чтобы провести свое первое дело о семейном насилии, основываясь на доказательном праве – дело против действующего судьи по имени Джо Дэвис. Девушка последнего сначала отказалась от показаний, а затем исчезла. Но Гвинн всё равно выдвинула обвинения, и проиграла дело, которое освещали все местные СМИ. Унизительное поражение. За судебным процессом внимательно следил весь регион, ведь в преступлении обвинили судью. По словам Гвинн, он «выставил себя дураком» и «сам не знал, куда полез». Но после суда над Дэвисом тогдашний прокурор Сан-Диего Джон Витт позвонил Гвинн в офис и сказал, что хотя это и будет сложный путь для них обоих и для всей системы, он разделяет идеи Гвинн. «Он сказал мне взяться за работу и разобраться с тем, как выигрывать подобные дела», – рассказывает Гвинн.
И Гвинн начала заказывать записи разговоров со службой спасения 911 для каждого случая домашнего насилия – до дела Дэвиса она этим не занималась. Кроме того, она попросила полицейских фотографировать всё: место преступления, жертв и даже правонарушителей, если они буйствуют на заднем сидении патрульной машины. Гвинну были нужны даже самые ничтожные улики. Она начала посещать переклички в местных полицейских участках, обращаясь к сотрудникам с просьбой собирать как можно больше улик. Когда один сержант сказал Гвинн, что вся ее миссия – чушь собачья, и Гвинн никогда не удастся возбудить эти дела, прокурор создал систему сообщений, чтобы информировать полицейских о продвижении в их делах.
Гвинн выступила обвинителем на двадцать одном судебном процессе подряд, все дела были возбуждены на основании проступков, связанных с домашним насилием. И ни в одном из случаев жертвы показаний не давали.
Гвинн выиграла семнадцать дел. К тому времени, как в 1994 году был принят Закон об искоренении насилия в отношении женщин, Гвинн уже некоторое время обучала прокуроров по стране применению доказательного правосудия в делах по домашнему насилию (не совсем верно называть это доказательным правосудием, поскольку, формально говоря, все судебные разбирательства основаны на доказательствах). Гвинна была твердо убеждена, что если убийц можно привлечь к ответственности без помощи жертв, то это сработает и с абьюзерами. В 1996 году Гвинн избрали городским прокурором Сан-Диего, и она выполнила предвыборное обещание выделить 10 % площади помещений своего подразделения в здании прокуратуры под департамент борьбы с домашним насилием. Сейчас к ней на подготовку приезжают представители судебных округов со всей страны. По словам Гвинн, если в 1980-х они передали в суд менее 5 % дел, связанных с домашним насилием, в 1990-х в некоторых округах их количество достигло 80 %[123].
А в 2004 году прогремело дело Кроуфорда.
Верховный суд постановил, что в ходе судебного разбирательства необходимо проводить перекрестный допрос свидетелей, за исключением случаев, когда свидетель не в состоянии явиться в суд (вследствие болезни или смерти). Суд заявил, что подсудимый имеет конституционное право видеть своих обвинителей, и что показания свидетелей, которые не явились в суд, признаются ненадежными. А ненадежные показания считаются неприемлемыми[124]. Это означало, что жертвы, которые были слишком напуганы, чтобы предстать перед судом, но в остальном здоровы, больше не могли позволить прокурорам использовать свои показания.
После дела Кроуфорда у судов штатов всё еще есть возможность найти допустимые доказательства по своему усмотрению, но, в сущности, этот процесс оказал сильное влияние на доказательное правосудие в делах по домашнему насилию по всей стране. Сейчас свидетельские показания часто считаются неприемлемыми для судебных разбирательств в ситуации, если свидетель отказывается сотрудничать со следствием (а это происходит в 70 % случаев)[125]. По словам Гвинна: «Доказательному правосудию мешает не отсутствие доказательств. Целесообразность выигрыша таких дел тоже ни при чем. Суть в культурных нормах и ценностях. И более всего – в зашкаливающем женоненавистничестве».
Критики модели Ньюберипорт отмечают, что она масштабируется в кипучей городской среде, где наблюдается нехватка ресурсов, и с потоком дел по домашнему насилию будет не справиться. Марк Гэгнон, бывший шеф полиции Эймсбери, возражает подобной критике: «Чем больше сообщество, тем больше ресурсов, – замечает он, – всё можно сделать, просто на другом уровне». Данн понимает, что масштабирование – это вызов, но говорит, что всё можно решить, поделив территорию на управляемые области. Данн и Вайл провели тренинги для представителей городских территорий Массачусетса – Фремингхема, Линна и Кембриджа – и создали команды высокого риска. «Я думаю, одно из преимуществ этой модели в том, что она меняет ситуацию не только для жертв, но и для всех остальных», – говорит Мери Джианакис, бывший директор Voices Against Violence во Фремингхеме и глава команды высокого риска в этом городе. «Меняет подход каждого представителя системы к домашнему насилию… А еще я думаю, что наша модель – недвусмысленное послание преступникам. Мы – сообщество, и мы не собираемся терпеть вашу жестокость… Это важное послание, потому что оно меняет культуру».
На сегодня Келли Данн и Роберт Вайл обучили десятки тысяч людей по всей стране. Тренинг востребован везде – от Калифорнии до Луизианы, от Флориды до Иллинойса. Кэмпбелл провела исследование, а Дубус и Данн применили ее теорию на практике. «Они опирались на мой труд, а теперь я опираюсь на их», – говорит Кэмпбелл. В октябре 2010 года бывший вице-президент Джозеф Байден поддержал программу Эймсбери, наградив Сьюзан Дубус на состоявшемся в Белом доме мероприятии, посвященном месяцу осведомленности о домашнем насилии. «Нам необходимо изменить текущие меры и повторить успех таких программ», – сказал вице-премьер собравшимся.
Для Данн этот успех иллюстрирует, что проблема, которая кажется неразрешимой, может быть решена при относительно низких затратах с помощью координации, обмена информацией и простой бдительности. «Занимаясь делом Дороти, мы искали пожарную сигнализацию, когда огонь уже вовсю полыхал, – говорит Данн, – а это так не работает. Нужна отлаженная система». Перед созданием команды в 2005 году, только в Эймсбери в среднем происходило одно убийство, связанное с домашним насилием, в год. С тех пор, как команда Дубус и Данн начала работу, таких дел не стало. Не менее важно для Данн и то, что теперь в убежища помещают менее 10 % выживших; до 2005 года их число превышало 90 %. Для Дубус очевидно, что необходимо создать модель, в которой жертв защищают, а не изгоняют. «А знаете, что поражает?» – говорит Дубус. «То, что наша деятельность требует минимальных затрат. В разы меньше, чем расследование убийства, судебный процесс и тюремное заключение».
В конце 2012 года офис Департамента юстиции по делам насилия над женщинами в Вашингтоне, округ Колумбия, выделил полмиллиона долларов на тиражирование Программы высокого риска, а также Программы оценки смертности в Мэриленд. Первоначально было рассмотрено двенадцать площадок по всей стране, включая Ратленд в Вермонте, Бруклин в Нью-Йорке и Майами во Флориде. В итоге добро на реализацию аналогичной программы получила только одна из площадок – Кливленд, Огайо[126].
В период с 1-го июля 2016 года по 30-е июня 2017 года в Огайо было совершено 115 убийств, связанных с домашним насилием[127]. Только за 2016 год было зафиксировано более семидесяти тысяч случаев домашнего насилия (обвинения были предъявлены в чуть более чем половине случаев)[128]. «Семьдесят тысяч обращений», – говорит Тим Бонлейн, сотрудник сервисного центра для потерпевших и свидетелей округа Кайахога и по совместительству один из лидеров кливлендской команды высокого риска (кроме того, в Кливленде есть Центр по проблемам домашнего насилия и защите интересов детей). «Это множество людей, на жизнях которых оставило отпечаток домашнее насилие, множество семей».
Кливленд разделен на пять районов в ведении одного департамента полиции; у трех внутренних районов были офицеры, отвечающие за дела по домашнему насилию, но в первом и пятом – с восточной и западной окраин города – не хватало персонала для того, чтобы ежедневно принимать непомерное число обращений по факту домашнего насилия. Так что в октябре 2016 года именно в этих районах был начат новый эксперимент с командами высокого риска.
Как-то вечером, вернувшись с тренинга в Кливленде, Данн позвонила мне. «Я хочу, чтобы ты кое с кем познакомилась, – сказала она, – ничего не спрашивай. Приезжай».
Грейс в опасности
Среди шоколадно-коричневых диванов, теснящихся в полумраке прокуренной квартиры, непрерывно подвывает босой малыш. Назовем его Джоуи. Кудрявый мальчишка методично опрокидывает металлический стул. На кухне включен телевизор. На столе – забытая миска с размокшими хлопьями. Напротив меня сидит пугающе-тихий, бледный подросток. Назовем его Марк. Он привык к шумному младшему брату – у малыша аутизм. У Марка есть и другие братья и сестры, и у всех свои особые потребности. Джоуи заходит в гостиную, подбегает к матери и берет визитку, которую та положила около себя на край стола. «Джоуи, – говорит детектив, сидящий рядом с матерью малыша, – Джоуи, положи-ка карточку на место».
Детектив Мартина Латесса говорит с неуловимо-городским акцентом. Чем-то похоже на бронкский. Восточное побережье, грубоватая речь девушки с района. Только вот Латесса всю жизнь в Кливленде, где мы сейчас и находимся. Джоуи не слушает Мартину; неясно, понимает ли он ее. Латесса улыбается малышу: «Эгей, – повторяет она, – Джоуи, ты слышишь? Положи-ка карточку на место». Мальчик, подскакивая, бежит обратно на кухню с визиткой в руке. Подпрыгивает на кухонном полу, приземляется на попу и выскальзывает из моего поля зрения. Как только Джоуи выходит за дверь, лицо детектива вновь обретает серьезность, и она обращается к матери малыша: «Ваше дело поручили мне, потому что я – в подразделении, которое отвечает за домашнее насилие. Я не из пятого района [где находится этот дом]. Я работаю в отделе профилактики убийств, в оперативной группе». Мартина замолкает, дает информации усвоиться.