Теперь Данн увидела и другие сигналы риска. Например, удушение и удар в лицо относятся к разным категориям насилия. А также агрессоры распадаются на две группы по отношению к беременным женщинам: те, кто издеваются еще сильнее, и те, кто полностью прекращают агрессию на девять месяцев. Секс по принуждению – это сигнал риска, равно как и контроль каждодневных действий партнера. Данн всё больше будоражила речь Кэмпбелл. У нее в голове рефреном билась мысль: «Так было с Дороти. И так было с Дороти. И снова Дороти. Да. Дороти. Дороти, Дороти, Дороти».
Данн впервые узнала об инструменте оценки рисков – Кэмпбелл думала, что он будет использоваться только в приемном покое скорой помощи. Данн сделала посмертный анализ рисков по делу Дороти и увидела, что уровень риска достигал 18 единиц, примерно столько же, сколько и у Мишель Монсон Мозур. Дороти была в группе наивысшего риска стать жертвой убийства на почве домашнего насилия, но никто из них об этом не знал. Данн стало ясно, почему смерть Дороти можно было предотвратить. Потому что и вправду это было бы возможно. Всё это и легло в основу подготовки протокола реагирования. Впервые после гибели Дороти в Данн затеплилась надежда.
По возвращении Данн из Калифорнии она вместе с Дубус немедленно принялась за разработку плана применения выводов Кэмпбелл к прогнозированию случаев домашнего насилия, которые с наибольшей вероятностью привели бы к убийству. Данн преследовала двойную цель: во-первых, разработать и создать план действий для случаев высокого риска; во-вторых, по возможности не помещать жертв в убежища. Коллеги понимали, что нужно подготовить программу выявления потенциально летальных случаев, как бы «предполагаемых Дороти». И если эти жертвы можно ранжировать и распределять по категориям, возможно, построенная для них линия защиты сможет работать по временной шкале рисков Кэмпбелл. Поскольку если мы сможем их предвидеть, то, разумеется, сможем предотвратить.
Они пригласили Кэмпбелл из Балтимора в Массачусетс, чтобы вместе заняться разработкой и воплощением своего замысла. В течение следующего года Данн и ее коллеги встречались с полицейскими инспекторами в Эймсбери и Ньюберипорте, с окружными прокурорами, c инспекторами, отвечающими за надзор над условно-осужденными и условно-освобожденными, социальными педагогами по профилактике рукоприкладства, представителями медицинских учреждений. Они стремились обеспечить поток информации, разрушить коммуникативные барьеры. Если бы каждый в городе на своем рабочем месте – судья в суде, следователь в полицейском участке, правозащитник в кризисном центре, социальный работник в школе, медсестра в приемном покое скорой помощи, и т. д. – располагал всей информацией о Вильяме и Дороти, а не только какой-то частью этих данных, то велика вероятность, что Дороти осталась бы жива. Скорее всего, Вильяма не отпустили бы под залог. Может быть, ему пришлось бы расстаться с оружием. Или ему надели бы GPS-браслет. Все эти трещины системы и предстояло заделать Данн и Дубус. Они стали выяснять, какие меры можно включить в план действий для каждого конкретного сценария. Может быть, инспектор по надзору за условно-осужденными мог бы обеспечить предоставление информации судьям? Возможно, полиция по телефонному звонку смогла бы сама выявить какие-то из факторов риска? А могла бы служба скорой помощи идентифицировать потенциальных жертв домашнего насилия? Могла бы полиция предоставлять отчеты правозащитникам кризисных центров? А группы поддержки жертв избиения – передавать информацию в кризисные центры? Коллеги подробно проговорили действия на каждом этапе: практические шаги, юридические аспекты, стандарты конфиденциальности, и, прежде всего, вопросы организации передачи информации через бюрократические границы. Они досконально изучили законы штата и нормы конфиденциальности, выяснили, какую информацию возможно на законных основаниях передавать другим учреждениям, а какую нет.
Передача информации означает, что ранее изолированные учреждения вступают в коммуникацию. Возможно, самый труднопреодолимый культурный барьер выявили между полицейским участком и кризисным центром. Каждый гендерный стереотип относительно этих двух учреждений приходилось решать лично. Изначально в штате Данн были в основном женщины, а в полиции – в основном мужчины. Вайл сообщил мне, что до формирования Группы высокого риска местные полицейские смотрели на Данн и других правозащитников кризисного центра как на клуб «Нас ненавидят мужчины». «Мы не имели с ними дела, – объяснял он, – потому что полицейские обычно чувствуют к себе антипатию со стороны женщин, работающих в кризисных центрах». Данн посмеивается над этой оценкой, говоря: «Мы были феминаци, а они – придурками, которых заботят только сверхурочные». Но беседуя между собой, полицейские и правозащитники узнали о едином наборе проблем и препятствий, с которыми сталкивались. Поговорив с Вайлом, Данн поняла, как полицейских раздражает необходимость приходить в одну и ту же семью вновь и вновь. А инспекторы, такие, как Вайл, стали осмыслять те непреодолимые обстоятельства, из-за которых жертвы остаются с мучителями. Данн объяснила, что жертвы, демонстрирующие враждебность к полиции и солидарность с мучителем, просто принимают меры предосторожности; их поступок не имеет отношения к полицейским, это послание агрессорам:
В этой новой системе кризисный центр будет служить центральным пунктом коммуникации. Была создана команда, включающая одного представителя от каждой организации – от пунктов скорой помощи до органов правосудия, полиции, правозащитников и еще полдесятка других специалистов. Они решили встречаться ежемесячно, обсуждать случаи, которые, казалось, относились к группе высокого риска, и, держась в пределах путаных ограничений соглашений о конфиденциальности и законов HIPAA, делиться максимально полной информацией, доступной каждому из них относительно потенциально возможного убийства. Независимо работающие учреждения перестанут быть modus operandi. Как Данн прокомментировала позднее: «Именно из-за таких трещин и происходят убийства».
В начале 2005 года Группа по борьбе с домашним насилием высокой степени риска начала принимать дела. Их функция? Избавиться от трещин.
Убежище
Когда женское движение довело проблему домашнего насилия до сознания граждан, самым действенным решением проблемы представлялось убежище. Убрать жертву из зоны опасности. Во многих штатах еще не было законов, запрещающих избиение жен. Насилие интимного партнера рассматривалось как частное семейное дело, и в немногих исследованиях того периода, освещающих вопрос домашнего насилия, сквозило убеждение, что вина лежит на самих жертвах, провоцирующих агрессоров. Прошли десятилетия, прежде чем в сознании людей укоренилась сама идея ответственности мужчин за насилие. Создание убежищ стало первой попыткой государства отреагировать на насилие интимного партнера, и в 1960-х, 70-х, 80-х, даже в разгаре 90-х годов оно казалось практически единственным решением, предлагаемым женщинам в трудной ситуации. В 1964 году в Калифорнии было открыто убежище для женщин-жертв алкоголиков, которые тоже подвергались издевательствам, хотя слава учреждения первых убежищ для избиваемых женщин принадлежит Мейну и Миннесоте. Без сомнения, убежища уберегли от гибели не одну тысячу женщин, они и сегодня спасают человеческие жизни. За четыре десятилетия количество убежищ существенно возросло, сегодня их насчитывается более трех тысяч[118].
Убежище – собирательный термин. Это может быть и ночлег в гостиничном номере, и дом строчной застройки на два десятка семей. В городах с высокой плотностью населения иногда имеются небольшие многоквартирные или жилые дома мотельного типа с размещением по одному. За пределами крупных городов убежища, как правило, представлены домами на одну семью в жилых районах, где жертвам с детьми выделяется одна комната, а в общем пользовании пяти – восьми семей находятся кухня, санузлы, столовая и гостиная. Действуют правила, регламентирующие отбой и выполнение домашних обязанностей. Исторически сложилось, что мальчики старше двенадцати лет и животные не допускались в убежища, и по большей части контакты с друзьями, семьей, включая работодателя жертвы, не поощрялись в целях безопасности (в Нью-Йорке сейчас создается первое в стране убежище, где стопроцентно допустимо пребывание с домашними животными; в Арканзасе в 2015 году открыто первое в США убежище для мужчин). Убежище – это не просто безопасное место для ночлега; оно подразумевает полный уход жертвы и ее детей от привычной жизни. Им нужно раствориться, исчезнуть.
Именно это осознала Келли Данн, когда Дороти отказалась от убежища. Келли однажды сказала мне, что «грязная тайна» убежища в том, что оно оказывается «талоном на социальное пособие». Если женщине требовалось убежище, а путь до ближайшего ночлега пролегал через весь штат, шанс нельзя было упускать, даже если это привело бы к немедленному уходу с работы, отчислению ребенка из школы и расставанию с друзьями. Данн вспоминает одну из самых навязчивых картин, преследующих ее в течение двадцатипятилетней работы в этой области, – женщин, стоящих на тротуаре с детьми и багажом в ожидании автобуса, который увезет их на другой конец страны, ведь место ночлега для них нашлось только там. В этом таится что-то глубоко противоестественное. Пусть порой это и необходимо, но всегда крайне мучительно.
Данн утверждает, что всё меньше и меньше жертв соглашаются на пребывание в убежищах. Они задаются вопросом, смогут ли сохранить работу или продолжать заботиться о пожилых родителях; обратиться к врачу или пойти на ужин к друзьям; смогут ли их дети играть в школьном спектакле; позволят ли им взять с собой фамильные ценности; есть ли у них право размещать посты в фейсбук или инстаграм. «На все эти вопросы ответ один – нет», – говорит Данн. «Целью убежища было избавить от забот систему уголовного права. Утверждалось: “Если она и правда так боится, то пойдет в убежище”, а если женщины не обращались туда, считалось, что они не боятся». Случай Дороти показал Данн всю опасность такого убеждения.
В последние годы убежища и клиники стараются учитывать потребности жертв издевательств. Сохранение рабочего места нередко поощряется; в убежищах установлены изощренные системы безопасности, которые это допускают. В некоторых убежищах теперь разрешено пребывание мальчиков-подростков вместе с матерями; семьям позволено держать домашних питомцев; в других убежищах не запрещено общение с семьей и друзьями. Однажды по приглашению Кандаса Волдрона, бывшего исполнительного директора кризисного агентства Healing Abuse Working for Change в Салеме, Массачусетс, я приехала в их новое ультрасовременное убежище. Раньше на его месте было старое убежище, где побывали Дороти и Кристен, – крошечный домик в переулке, на самом берегу океана, с которого на узенькие дорожки заметает песок. Новое убежище разместилось в элегантном викторианском здании на широком бульваре, множество камер наблюдения спрятано от глаз по всей территории; здесь хватает места для восьми семей, есть три отдельных кухонных зоны. Есть лифт, детская с массой игрушек, холлы и лестничные пролеты ярко покрашены и увешаны картинами с цветами. Во дворе небольшая песочница. Убежище, как и должно быть, просторное и светлое, но лишено индивидуальных черт, характерных для большинства наших домов, например, семейных фото или постеров, детских рисунков, безделушек, книг, дисков.
Это заведение экстра-класса: есть игровые зоны, безопасность безупречна, условия отличные. И всё же, даже в самом лучшем варианте, убежище – это полный разлад. Высказываясь против убежищ, такие правозащитники как Данн идут против течения. Она признает: «Мое мнение в среде борцов против домашнего насилия не пользуется популярностью». И это несмотря на то, что большинству убежищ хронически не хватает финансирования, их открытие и закрытие зависит от бюджета штата или округа. К тому же, действительность показывает, что убежища не дают жертвам и их семьям временной передышки и не обеспечивают долгосрочного решения проблемы.
Комментируя мою статью в
Не могу оспаривать утверждение автора письма. Вынуждена признать, что этим двум реальностям сосуществовать нелегко: убежища и правда необходимы для спасения жизней, но они оказываются тупиком.
Данн тоже соглашается, что иногда убежище необходимо. Она рассказала о текущем деле: агрессору решением суда было предписано ношение GPS-браслета для отслеживания перемещений. Он не явился в участок для примерки браслета, по сути он был в бегах; для его жертвы убежище было наилучшим вариантом. Часто убежище спасает на пару ночей, чтобы страсти улеглись. Но по мнению Данн, убежище – это тюрьма для женщин, где царят строгие правила и действует комендантский час, она утверждает, что дети, лишившись привычного окружения и семьи, получают серьезную травму. Даже в лучших убежищах, вроде того, что я посетила в Массачусетсе, люди с психологической травмой оказываются рядом с себе подобными. Семьям, как правило, предоставляют только одну большую комнату.
Данн предлагает представить любое другое преступление, где толчок к изменениям и утрата гражданских свобод ложится на плечи жертвы. «Убежища спасают жизни подвергшихся издевательствам женщин, – рассуждает Данн, – но, на мой взгляд, крайне несправедливо с нашей стороны предлагать такой ответ».
Сегодня есть все основания постараться оставить жертв в привычном окружении вне убежища, построить вокруг них своего рода защитную стену. Один из вариантов – временное жилье. Оно отличается от убежища тем, что предоставляется на более долгий срок, и в большинстве случаев обеспечивает большую автономию. Сегодня во многих городах в том или ином виде есть временное жилье, и чтобы посмотреть, как оно выглядит, я встретилась с Пег Хаксило. Она – бывший исполнительный директор Окружного союза безопасного жилья в Вашингтоне, и учредитель высоко оцененной на общегосударственном уровне как пример для подражания программы временного жилья.
Как-то летним днем я приехала на встречу с Хаксило. На здании не было никаких вывесок или указателей его назначения. В боковом дворике за окружающим здание забором расположилась небольшая детская площадка. Я была заранее предупреждена, что меня впустят – у входа установлена камера, как и в других ключевых местах по кварталу, который занимает здание. С обеих сторон дороги к дому – высокая железная ограда, через такую очень сложно перелезть.