Грейс снова упоминает цветы, которые Байрон купил на следующий день. Именно это привело ее в ужас. Потому что раньше он никогда не покупал цветов. Байрон не извинился. Но купил цветы. Я вспоминаю плакат в офисе Мартины:
«Дебил», – замечает Мартина. Она всё знает о Зулусах. «У них скорее социальная группа, они совсем не безжалостные уголовники. Как полицейского, меня Зулусы не волнуют, но это не значит, что среди них нет сумасшедших идиотов».
Грейс неуверенно кивает. Несбитт спрашивает, прошла ли она медицинское освидетельствование (не прошла). Джоуи бегает туда-сюда, из гостиной на кухню, потом в спальню, как маленькая ящерка. Мартина обращается к Марку: «Выведи его, пожалуйста, на минутку».
Как только дети уходят, Мартина садится на край дивана лицом к Грейс. «Для вас это самое опасное время, – говорит Латесса, – так что мы ускоримся и выпишем ордер». Хотя сегодня воскресенье, ордер будет издан немедленно. Мартина записывает номер своего мобильного. Это ее второй мобильный, предназначенный только для жертв насилия, с которыми она работает. Латесса просит Грейс звонить ей в любое время дня и ночи. Я провела в компании Мартины много дней, уезжала и возвращалась несколько раз, ездила вместе с ней от жертвы к жертве, и каждой женщине Мартина говорила: звоните мне в любое время дня и ночи, круглосуточно. «Так что мы разберемся с Байроном, – говорит Мартина, – вы в моей команде. Но охранный ордер не защитит от ножа. Не защитит от пули. Так что вы должны позвонить в полицию сразу же, как его увидите. Вы должны дать мне знать. Звоните, даже если рыдаете, если хотите вернуться к нему. Как бы сильно вы его ни любили, вы должны позвонить мне, как только почувствуете желание вернуться».
Грейс кивает, плача от страха и облегчения. Она клянется, что в этот раз не вернется к Байрону. Она клянется.
Джоуи вбегает в комнату, вертя головой. «Джоуи! Что такое?» – Мартина говорит так, как будто обрела потерянного племянника. Марк въезжает в комнату на скейте, хватает брата, и назад. Дело секунды. Как кадр из ситкома. Сладкая парочка.
Несбитт задает Грейс вопросы из анкеты по оценке рисков. Он вас душил? Бил, когда вы были в положении? У него есть доступ к оружию? Он злоупотребляет веществами? Он безработный или на частичной занятости? Есть ли в доме дети от предыдущих отношений? Угрожал ли он вас убить? Совершить самоубийство? Убить детей? Он избегал ареста за домашнее насилие? Вы уже уходили от него? Контролирует ли он вашу повседневную жизнь? Он вас постоянно ревнует? Считаете ли вы, что он может вас убить?
Да, да, да, да, да. На каждый вопрос. На все вопросы. Да. Грейс отвечает всё эмоциональнее; она морщится, постоянно вытирает слезы. Я понимаю: сейчас она прокручивает в голове все те разы, когда возвращалась, все те решения, за которые корит себя, каждый раз, когда не позвонила в полицию. В ее голове мелькают лица детей, озлобленное лицо Байрона, мысли о том, как она до такого докатилась. Ни одна жертва домашнего насилия – мужчина или женщина, взрослый или ребенок – не считает, что относится к типу людей, которые оказываются в таких ситуациях. Кого бы мы не представили в образе жертвы, всегда срабатывает одна универсальная истина: никто и никогда не воображает жертвой себя.
Мы можем представить разве что один удар. Ты с кем-то встречаешься, один удар, и всё, конец отношениям. Но всё происходит иначе. Ситуация меняется со временем. Сначала ему не нравится твой макияж. Или слишком откровенный наряд. Он говорит, что это для твоей же безопасности. А через несколько месяцев он кричит на тебя чуть громче обычного. Может быть, что-то бросает – вилку, стул, тарелку (стоит отметить, что если тарелка отскочит от стены и разлетится на осколки, один из которых порежет тебе лицо, Верховный суд признает это намеренным нанесением вреда здоровью)[134]. Потом будут хорошие дни и месяцы, а будут и плохие, и тогда ты, возможно, услышишь от него, что он знает, как другие мужчины смотрят на тебя, видит, как они смотрят. Тебе даже может это польстить. А чуть позже он попросит тебя оставаться с ним дома чуть почаще. Может быть, тоже для твоей «защиты». И та твоя подруга, такая болтушка? Она явно его недолюбливает. И ты даже не замечаешь, как эта подруга исчезает из твоей жизни. А потом, через пару лет, он вылетает с работы, возвращается злой, отталкивает тебя, ты ударяешься об стену. И ты знаешь, что ведь это не он, совсем не он. Вы уже давно вместе. Кто угодно разозлится, потеряв работу. Ведь он же извинился! Кажется, правда раскаивается. А в следующем месяце он дает тебе пощечину, бьет тыльной стороной руки, разбивает еще одну тарелку. Ни контроль, ни абьюз не приходят по щелчку, не вспыхивают искрой. Они просачиваются со временем, как радон.
В разы сложнее мужчинам, которые терпят побои – по статистике это от 15 % до 40 % всех жертв насилия в Америке (в зависимости от того, на какие исследования опираться)[135]. Они редко просят убежища. Редко звонят в полицию. Та же культура, которая убеждает женщин сохранить семью, найти любовь и быть любимой любой ценой, кастрирует и стыдит мужчин в ситуациях, когда они подвергаются насилию, говорит, что настоящие мужчины жертвами быть не могут. Та же культура транслирует идею о том, что жестокость – допустимый ответ на любую внешнюю угрозу или внутреннюю боль. Жестокость. Но не слезы. Эта культура ограничивает и жертву, и преступника, – и оскорбленного, и оскорбителя.
У однополых партнеров дела не лучше. Они тоже редко сообщают о подобных инцидентах в полицию или правозащитные центры, несмотря на то что по статистике в парах ЛГБТИК уровень домашнего насилия выше, чем у гетеросексуалов, а самый высокий уровень насилия наблюдается у трансгендеров и бисексуалов[136].
В результате анкетирования Грейс показывает почти такой же высокий результат, какой бывает в подобных парах. Некоторым жертвам нужно объяснять их результаты, рассказывать, в какой они опасности. Но не Грейс. По ее слезам, по тому, как она качает головой, я вижу, что она отлично понимает значение каждого «да». «Что со мной не так?» – Грейс еле шепчет. «Почему я ему сочувствую? Почему мне не по себе от того, что я говорю о Байроне?»
«Всё еще любить его – нормально», – говорит Несбитт, кладя руку на колено Грейс в знак поддержки. «Но сейчас мы с вами, и мы сделаем так, чтобы вы и ваши дети получили помощь, в которой нуждаетесь». Несбитт рассказывает историю. Может быть, это правда, а может – байка. У одного из детективов в ее отделе была непереносимость лактозы. Как ни странно, его любимой едой было мороженое. Детектив его просто обожал. Но каждый раз, когда он ел мороженое, ему становилось плохо. Не повезло. И что было делать? Ведь он по-прежнему хотел мороженого. Но знал, что если съест хоть немного, ему станет плохо. Грейс понимает.
«Это станет самым сложным поступком в вашей жизни, – говорит Мартина, – и самым отважным». Я ожидаю услышать мотивационную речь, тираду о жестокости любви, которая нужна, чтобы убедиться, что Грейс действительно уйдет от Байрона, но Мартина говорит не об этом. Она упоминает детей, этих невольных свидетелей жестокости, и то, что Грейс несет за них ответственность. «Окружение имеет огромное воздействие на наших детей, на то, кем они станут, когда вырастут, – говорит Латесса, – и ваши мальчики могут начать издеваться над другими».
Грейс вытирает глаза. «Я знаю, знаю». Но Мартина не позволяет ей так быстро отмахнуться от этого аргумента. «Вы ведь объясните им, что так делать нельзя?»
Грейс кивает. Позже я спрашиваю Латессу, сможет ли Грейс уйти от Байрона, и детектив кивает. Ей кажется, что иногда она может определить, готовы ли жертвы уйти; чувствует тот момент, когда из жертв они превращаются в выживших. В литературе о домашнем насилии пишут, что в среднем жертве нужно семь попыток[137]. Но это не совсем верно, потому что сначала жертвы освобождаются эмоционально, и иногда это происходит за много лет до того, как они получают возможность уйти физически. И в случае Грейс было ясно, что как бы она ни боялась Байрона, и как бы ни грустила из-за разрыва с ним, теперь ее действиями руководила мысль о том, что ее дети могут остаться без матери. Чаша весов дрогнула.
Но когда речь заходит о подобных обещаниях, Мартина не строит иллюзий. Слишком много раз Латесса видела, как жертвы возвращаются. Так что когда разговор подходит к концу, и Мартина собирает все документы в папку, она усаживается на диване, смотрит на Грейс и говорит: «Я расскажу вам историю своей сестры. Правдивую историю. Можете загуглить».
Свободна по-настоящему
У Мартины есть старшая сестра по имени Бранди, которая живет в нескольких часах езды от Кливленда в городе Уоррен, Огайо. Они особо не общались, но как-то раз летом 2015-го года дочь Бранди Бреша появилась на пороге дома Мартины. Бреша засыпала тетю историями о том, что отец годами измывался над ними. Бесчеловечными, пугающими историями. Он полностью оборвал связи Бранди, Бреши и остальных детей с семьей; Мартина знала эту тактику изоляции. И знала о некоторых издевательствах. За много лет до этого Бранди попала в больницу с судорогами и инсультом после сильных побоев. Ей было так плохо, что священник пришел прочитать над ней последнюю молитву. Мартина навещала Бранди в больнице. «У сестры онемела вся левая сторона тела, – рассказывает Латесса, – и она даже не помнит, что я навещала ее».
После этого Бранди ушла от мужа на полгода и жила в доме матери вместе со своими детьми. Но после она вернулась, и снова практически перестала общаться с Мартиной, а потом Бреша пришла к тете и отказалась уходить. Бреша умоляла Латессу позволить ей остаться, говорила, что отец убьет их всех, если она вернется. Мартина позвонила в центр социальной помощи. Позвонила в полицию. Привлекла к делу всех, кого только могла.