И, в то же время, я думаю, что надежды на лучшее не беспочвенны. Я смотрю на мужчин среди своих друзей и коллег, на своих братьев, на мужей моих подруг, и вижу союзников повсюду. Я вижу небезразличных мужчин, которые поддерживают меня и других женщин; эти мужчины открыто заявляют, что отказываются следовать мизогинным настроениям, которые проникают в нашу страну и проявляются во всем мире. Я вижу осознанность многих знакомых мне людей ЛГБТИК, женщин и меньшинств, моих молодых студентов. Все они знают гораздо больше, чем двадцать лет назад было известно нам.

Есть и другие обнадеживающие знаки, и их немало. Разработано множество приложений для смартфонов, чтобы помочь выжившим в чрезвычайной ситуации, оказать помощь находящимся в опасности подросткам и студентам, предоставить убежище на ночь, помочь случайным свидетелям найти способ вмешаться. В действительности существуют десятки таких приложений, и сама Кэмпбелл участвовала в разработке нескольких[152]. В то же время, когда формировалась команда высокого риска, Кейси Гвинн, бывший прокурор Сан-Диего, запустила программу новаторских центров семейного правосудия. Эти организации собирают партнеров – правозащитников, психологов, юристов и полицейских – в одном месте, чтобы жертвам не приходилось много раз пересказывать свои истории. Для клиентов предусмотрен единый центр приема, в котором, к примеру, могут помочь заполнить охранный ордер. Там же помогут с услугами органов опеки, предоставят стажировку, объяснят, как заполнить заявление в полицию. Программа Гвинн была настолько новаторской, что администрация Буша выделила двадцать миллионов долларов на ее распространение, и сейчас в Соединенных Штатах и еще двадцати пяти странах открыто более 130 таких центров[153].

Новейшая инициатива Гвинн – Camp Hope, летний лагерь, который на нескольких площадках по всей стране собирает детей из неблагополучных семей; цель лагеря – разорвать порочный круг насилия.

Деятельность Кэмпбелл по-прежнему способствует прогрессу. Известная по всей стране программа Дейва Сарджента, бывшего полицейского из Мэриленда, появилась на свет благодаря оценке рисков Кэмпбелл. Сарджент взял эту анкету и сократил до трех главных вопросов, которые полицейский может задать жертве на месте преступления, чтобы быстро оценить опасность ситуации: 1. Он/она когда-нибудь использовал(а) против вас оружие или угрожал(а) оружием? 2. Он / она когда-нибудь угрожал(а) убить вас или ваших детей? 3. Как вы считаете, он / она может попытаться вас убить?[154] Если жертва отвечает положительно на эти три вопроса, за ними последует еще восемь, а полицейский позвонит по местной горячей линии для жертв домашнего насилия и свяжет социальных работников с пострадавшим. Время имеет первостепенное значение; Сарджент понимал, что домашнее насилие может мгновенно перерасти в убийство. В статьях местных СМИ, полицейских отчетах и материалах уголовных дел раз из раза повторяются заявления вроде: «Я не хотел, чтобы она умерла». Сарджент назвал свою модель «Программа оценки летальности»; она также известна как Мэрилендская модель, и специалисты оперативного реагирования используют ее в более чем тридцати штатах и Вашингтоне, округ Колумбия[155].

Есть и другие знаки, указывающие на глубокие социальные и культурные структурные изменения в мерах, которые мы принимаем по отношению к этому виду насилия. Например, в Соединенных Штатах сейчас работают более двухсот специализированных уголовных судов по делам о домашнем насилии (больше всего их в Нью-Йорке и Калифорнии). Всё больше таких судов принимают во внимание особую психологию домашнего насилия: например, почему жертвы отказываются от показаний и не приходят в суд, и почему так важно, чтобы правозащитники обязательно работали и в суде, и при прокурорах[156]. И всё же, более 40 % таких судов нерегулярно направляют правонарушителей в группы профилактики рукоприкладства.

Без сомнения, мы добились значительных результатов в том, чтобы домашнее насилие рассматривалось как кризис общественной системы здравоохранения, которым и является. Одному лишь Закону об искоренении насилия в отношении женщин приписывают сокращение уровня домашнего насилия на 64 % в период между 1993-м, когда он вступил в силу, и 2012-м годами[157]. Хотя Линн Розенталь, бывший координатор по связям между Белым домом и Агентством против насилия в отношении женщин, предупреждает о том, что этот успех всё еще капля в море. «В сущности, вероятность того, что парень девятнадцатилетней девочки будет пинками гонять ее по комнате, всё так же высока» – объясняет Розенталь. Сейчас в более чем сорока штатах сталкинг признается уголовным преступлением[158]. Удушение – в сорока пяти[159]. Всё больше сообществ стараются не помещать жертв насилия в убежища.

Мы с Линн встретились за обедом, чтобы обсудить перспективы всех этих инициатив. Розенталь только что завершила Youth Leads – дискуссионный тур по американским средним школам, целью которого, по ее словам, была разработка методических рекомендаций для решения проблемы подросткового насилия на свиданиях. Согласно отчету центров по контролю и профилактике заболеваний от 2017 года, более восьми миллионов девушек в возрасте до восемнадцати лет подверглись изнасилованию или насилию со стороны интимного партнера; число юношей примерно в два раза меньше[160]. Эксперты в данной области отмечают, что профилактика насилия на свиданиях должна начинаться уже в шестом – седьмом классе. Розенталь рассказала мне, что на своих занятиях со старшеклассниками была воодушевлена тем, как молодые люди, и особенно юноши, говорят о проблемах домашнего и сексуального насилия. «Эти молодые парни совсем иначе строят отношения друг с другом и женщинами, – говорит Розенталь, сравнивая поведение этих школьников с мужчинами других поколений, – у них очень много вопросов на эту тему… И они не позволят своим сверстникам учинить сексуальное насилие, обязательно попытаются им помешать».

Мы обедаем в местном ресторанчике под названием Busboys and Poets, которым владеет Энди Шаллал – известнейший правозащитник в городе, полном известных правозащитников. На экране за Розенталь ее бывший босс Барак Обама выступает с речью в Южной Африке. В этот момент Линн говорит кое-что неожиданное, высказывает мысль, которая никогда раньше не приходила мне в голову. Она сказала: «В определенной степени именно мужчины оказались в выигрыше благодаря женскому движению. Посмотрите, как много мужчин сейчас строят отношения со своими детьми совсем иначе. Они ходят на школьные мероприятия, они разговаривают с детьми. В моем районе отцы водят детей в сад, в школу. Посмотрите, как вовлечены молодые отцы в жизни своих детей. Ситуация всё еще не идеальна, и на плечах женщин по-прежнему лежит тяжкий груз, но изменения очевидны».

Оглядываясь назад, удивляешься тому, как домашнее насилие, проблема с такими серьезными последствиями для общества, почему-то считалась личным делом. Домашнее насилие происходит не в вакууме. Оно коварно просачивается в другие проблемные сферы нашего общества, еще больше отравляя их все: образование и здравоохранение, бедность и зависимости, психическое здоровье и массовые расстрелы, бездомность и безработица. При подготовке будущих решений проблем домашнего насилия, мы должны учитывать спектр и масштаб дефицитов, с которыми оно перекликается. Проблему бездомности не решить, игнорируя тот факт, что именно из-за домашнего насилия столько семей оказываются на улице. Мы не можем успешно бороться с неравенством в образовании или с бедностью, не обратившись к проблеме домашнего насилия, которая часто оказывается их основной причиной. Я думаю о сравнительно небольшом бюджете, который выделяется на внедрение Закона об искоренении насилия в отношении женщин по сравнению с другими расходами правительства, и вспоминаю решение Розенталь: «Вкладывать деньги во всё». Речь не о том, чтобы бросаться деньгами направо и налево. Однако в наших решениях необходимо учитывать сложную взаимосвязь, с помощью которой домашнее насилие дает толчок к возникновению многих других проблем.

Розенталь говорит, что движение #MeToo – свидетельство прогресса. По мнению Линн, оно не пришло из ниоткуда. Нынешний период широкой известности #MeToo напоминает Розенталь о суде над О"Джеем Симпсоном – времени, когда о домашнем насилии внезапно заговорили по всей стране. Эти разговоры породили изменения: существенные, революционные, важные, о многих из которых я написала в этой книге. «Фундамент #MeToo закладывался очень много лет. Столько людей говорили на эту тему, и внезапно условия для появления движения сошлись», – говорит Розенталь.

Дэвид Адамс тоже чувствует уникальность нашего времени. «Всё это обескураживает, – поделился он со мной, – но я думаю, что #MeToo придало молодым людям сил… И сейчас мобилизует все больше и больше людей, особенно женщин и представителей меньшинств».

Все время работы журналистом я не уставала поражаться, как часто столь небольшие, на первый взгляд, изменения могут иметь решающее значение: жизнь или смерть, верный выбор или ошибка. Упаковка памперсов и деньги на продукты, ламинированный охранный ордер, а не бумажка, суд, назначенный после обеда, а не ранним утром, поездка к жертве домой, а не ожидание ее приезда, шаг назад вместо шага навстречу во время спора. Если бы меня попросили описать весь меняющийся мир борьбы с домашним насилием всего одним словом, идеей, которая всё изменила, то этим словом стало бы «взаимодействие». Конечно, речь о взаимодействии между органами власти, но, помимо этого процветает взаимодействие политических идеологий и программ, людей, систем и научных дисциплин. Множество изменений, которые я увидела, путешествуя по стране, сводились к этой идее. У команд высокого риска, центров семейного правосудия, профилактики рукоприкладства, судебных инициатив, групп по обзору смертельных случаев домашнего насилия, полицейских протоколов и всех остальных программ есть один общий и абсолютно бесплатный ресурс: взаимодействие.

В тот вечер, когда я пришла пообщаться с сотрудником горячей линии DC Safe, на телефоне дежурила женщина. Назовем ее Наоми[161]. Как и у многих коллег, ее график – четыре десятичасовых ночных смены в неделю. И, как и многие люди, работающие в сфере борьбы с домашним насилием по стране, Наоми сначала столкнулась с насилием у себя дома. В детстве Наоми с матерью кочевали из дома в убежище и обратно. Когда девушка подросла, она стала добровольцем в убежище, где когда-то жила вместе с матерью. Некоторые правозащитники помнят ее еще ребенком.

Сейчас Наоми сидит в кабинке в штаб-квартире DC Safe. На стене цитаты из книги: Следующего раза для нее не будет. Люблю, чтобы выжить. Любовь ранит. Первый звонок от полицейского: внук потерпевшей пришел домой под наркотиками, взял стул и бил им об стену, пока тот не разлетелся на куски. Подобное происходит не в первый раз. Полицейский диктует даты рождения, номера телефонов, имена бабушки и внука, кратко описывает инцидент. Нао ми заносит всё это в базу данных. Наоми (или любой другой сотрудник) помечает случаи высокого риска специальными флажками, чтобы правозащитники дневной смены завтра предприняли дальнейшие необходимые шаги. Разговор с полицейским продлился всего несколько минут (если инцидент не слишком серьезный, полицейский может дождаться конца смены, и только тогда позвонить на горячую линию). Через несколько минут Наоми звонит бабушке, назовем ее Ирма, и представляется. «Я звоню, чтобы узнать, хотите ли вы оформить охранный ордер», – сообщает Наоми.

Ирма рассказывает, что полгода назад пыталась получить ордер на запрет на приближение, но ей объяснили, что это возможно только в случае, если внук действительно ведет себя агрессивно. «Я бы хотела, чтобы ему помогли, – добавляет Ирма, – может быть, выселили, ведь у него какие-то проблемы. Я не знаю, как всё это работает».

Наоми считает, что ситуация, похоже, обостряется, и значит, на этот раз Ирме могут предоставить запрет на приближение, и DC Safe может помочь его оформить. Для этого женщине нужно прийти в офис DC Safe в понедельник утром. В Вашингтоне, округ Колумбия, есть два специализированных суда по делам о домашнем насилии, в которых ежегодно заседают судьи.

«Я хотела дать ему шанс, – говорит Ирма, – понять, в чем же дело, почему он так злится».

«Похоже, это не очень работает», – замечает Наоми.