«Но куда?» – спросил Дэн.
«В парк». Но на дворе почти час ночи.
«Ты хочешь отвести их в парк посреди ночи?» – поинтересовался Дэн.
Девочка кивнула, как будто это вполне разумная идея.
«Пойдем в дом». – сказал Дэн, подталкивая девочку ко входу в трейлер. Внутри маленького трейлера нас ждал отвратительный беспорядок. Грязная, совмещенная с гостиной кухня: весь гарнитур завален мисками, кастрюлями, бумажными тарелками с остатками еды. Жужжащие мухи. Сломанные москитные сетки. Запах сигарет, немытого тела, плесени, протухшей еды. Двухъярусная кровать с одним матрасом. На полу валяется шарик из использованного презерватива. Полдюжины полицейских еле втиснулись в тесную комнату, стоя плечо к плечу.
«Я не хочу, чтобы он здесь оставался, – сказала девочка, – если вы хотите арестовать ее, арестуйте и его тоже».
Дэн спросил, боится ли она оставаться наедине с тем мужчиной. Она закатила глаза – типичная реакция подростка.
«Он бил тебя?»
Девочка кивает. «Вешалкой».
Центральное место в комнате занимает огромный телевизор. Идут мультики. Уставшие младшие дети смотрят остекленевшими глазами, не выражая никаких эмоций. Ни страха, ни радости, ни любопытства, ни удивления. Девочка-подросток дерзила полицейским, и я представила, как это выглядит с ее точки зрения: она сидит на диване, а шесть взрослых мужчин стоят в ее гостиной, нависая над ней. Один или двое прошли дальше по коридору, освещая фонарем бардак в комнатах. Девочка неохотно делилась информацией, и я вспомнила о тренинге по переговорам. Это не допрос, это беседа. Казалось, никто из полицейских не в состоянии посмотреть на ситуацию со стороны, трезво оценить обстановку, сесть рядом с девочкой, сказать доброе слово, например, спросить, как они могут ей помочь. Ей есть кому позвонить? Может быть, ей нужна еда? Вместо этого полицейские в форме и бронежилетах, с оружием и шипящими рациями толпой нависают над ней. Они оставят ее в этом ужасном доме, и, вероятно, уже через несколько часов сюда вернется взрослый мужчина, который жестоко обращался с ней и малышами, а взрослая женщина, которая, возможно, тоже была жестока, но, по крайней мере, иногда их защищала, может больше не вернуться. Это в известной мере шокировало меня. Полицейские вели себя очень вежливо. Всё в рамках закона. Но они продемонстрировали абсолютное неумение действовать с учетом текущей психологической ситуации, они не понимали, как выглядят с точки зрения ребенка. Они наносили ей психологическую травму в реальном времени. Их не интересовал ни взрыв человеческих эмоций, ни последствия этой ситуации. Для них есть только хорошее и плохое, преступники и граждане.
Как-то раз в Массачусетсе я присутствовала при подаче заявления: брат изнасиловал сестру. Рыдающая девушка пришла в отделение, чтобы сообщить о преступлении. Полицейский принял заявление, а затем предложил ей выпить воды или кофе, спросил, хочет ли она немного посидеть в участке, просто чтобы прийти в себя (она согласилась). Потом он совсем недолго поговорил с девушкой о домашнем насилии, о том, как тяжело пережившим его людям, и как хорошо, что она обратилась за помощью. Ничего сверхъестественного. Полицейский не сделал ничего особенного – просто предложил попить, дал время прийти в себя, выказал сочувствие. Но в том и суть. Он сделал совсем немного, но повел себя по-человечески, и именно это много значит для жертвы.
Мы возвращаемся в патрульную машину. Дэн говорит, что они позвонят в департамент по вопросам семьи и детей, и двоих малышей, для начала на время, отправят в детдом. Возможно, что и навсегда, если женщина не сможет доказать, что она способна обеспечить детям надлежащие условия. Это казалось невозможным, учитывая то, в каком отвратительном состоянии их дом. «Нам нужно было действовать иначе», – говорит Дэн. По крайней мере, он это понимает. И я не стала возражать. Но когда через несколько месяцев у меня случился небольшой конфликт с офицером полиции, я сама убедилась, как сложно бывает действовать в собственных интересах.
Время больших открытий
Яеду по угольному краю на границе Пенсильвании и Нью-Йорка. Лето 2018 года. За несколько месяцев до этого я получила смс с незнакомого номера (
После нескольких месяцев бумажной волокиты я получила разрешение на посещение. Можно было оформить встречу как визит представителя СМИ, но я уже это проходила в калифорнийской Этуотер, и тогда попытка провалилась. Потом, когда Донте перевели, я решила оформить обычный визит: одновременно познавательное и глупое решение, которое могло очень плохо обернуться для нас обоих.
Подозреваю, что это невозможно, но я бы хотела узнать, может ли Донте следовать принципу ненасилия в таком месте как Канаан, не подвергая свою жизнь опасности. Можно ли включить насилие, если оно нужно для выживания, например, в федеральной тюрьме, а потом выключить, когда выйдешь на свободу? Сокрушительную силу множества маленьких несправедливостей я испытала на себе. Допустим, торговые автоматы. Рядом висит объявление, что использовать их можно на свой страх и риск. И действительно, я потратила не меньше пяти баксов, чтобы посмотреть на банку газировки, которая, опершись на стекло как пьяный солдат, повисла в пластиковом колечке, и не собиралась падать. Такая мелочь – поставить работающий торговый автомат, чтобы он не выдергивал драгоценные долларовые банкноты из рук людей, у которых нет лишних денег.
Но здесь царит авторитаризм. Иногда – вопреки целесообразности и логике, просто чтобы подчеркнуть, у кого есть власть, а кто ее лишен. Это работает и для посетителей, и для заключенных. На полу линии, через которые запрещено переступать, ленточные заграждения, вроде тех, что ставят в аэропортах, чтобы управлять потоками людей. В зоне ожидания перед контролем безопасности тихо, как в церкви во время молитвы. Чувствуется напряжение. Как будто слишком громкий чих нарушит тонкий баланс. Здесь не проявляют эмоций. Не смеются.
Никаких праздных бесед. Люди не смотрят друг другу в глаза. Впереди стоит серьезный молодой охранник. Может быть, работает недавно. Он не такой суровый, как другие охранники, которых я встречала – матерые, ко всему готовые, они уже очень давно отвечают за других людей, и особенно за других мужчин. Они руководствуются принципом «я лучше знаю». Я лучше знаю, как работает эта система. Лучше знаю, плохие ли это люди. Я знаю всё о человеческой безнравственности.
Я захожу в тюрьму в 9: 02. Как и все тюрьмы, в которых я была, эта находится в глуши, на вершине одного из множества зеленых холмов, а вокруг протянулся рабочий район. Полуразвалившееся деревянное крыльцо одного из домов завалено выцветшими пластиковыми игрушками и разбитыми цветочными горшками, на двери висит табличка с надписью Шангри-Ла.
«Проверка идет уже две минуты», – говорит охранник в окне. На сайте сказано, что часы посещений – с восьми утра до трех дня. «У них в десять перекличка. Подходите к десяти».