Герцогу Ларошфуко
Я часто мог сказать, к какой зверей породе
Принадлежат иные из людей;
Среди животных и зверей
Они близки им по природе.
Король не менее, чем подданный, грешит
И добродетелей не более имеет.
Природа все дары распределить умеет
И каждое созданье наградить
Какой-нибудь крупицей, чтоб по ней
Пытливому уму характер был видней.
Понятно, про людей я речь свою веду,
И в поясненье слов пример вам приведу.
В час раннего рассвета, на краю
Большого леса, я на дерево взобрался,
И с высоты его с величием смотрю
Вокруг себя. Случайно оказался
Над Кроликами я. Бедняжки ничьего
Внезапного не ждали нападенья.
Юпитер новый, я с Олимпа своего
Мог их стрелять на выбор, без стесненья.
Я вижу, как они, беспечно веселясь,
Играют, прыгают в вереске.
Стреляю я, и при внезапном треске
Рассыпались они, за жизнь свою боясь,
Искать спасения по норкам под корнями.
Но час, другой прошел, — внезапный страх забыт,
И вновь они идут беспечными толпами,
И снова между них веселие царит.
Не так же ль средь людей? В смятеньи под грозою
Рассыпавшись, они сбираются опять,
Стремятся к берегу пристать,
Чтоб снова ветром и волною
Быть разметенными…. Как Кролики, толпой,
Беспечные, они бессильны пред судьбой.
Другой еще пример из жизни обыденной.
Когда несчастный пес, судьбою обойденный,
Проходит мимо псарни, — что за гам
Ему несется по следам!
Собаки, трепеща от жадности и злости,
Ревут и лязгают зубами вслед ему,
Чтоб не пустить непрошеного гостя
К жилищу своему!
Не то же ль средь людей? Правители, вельможи,
Простые смертные — на тех же псов похожи.
Мы, как они, готовы разорвать
Внезапного пришельца, опасаясь,
Чтоб не пришлось с ним разделять
Того, чем мы живимся, наслаждаясь.
Кокоток и писателей сюда
Я причисляю без труда:
Несчастье между них вдруг новичку явиться!..
Игра известная: так надо приловчиться,
Чтоб подле пирога лишь нескольким стоять
И уж других к нему не подпускать!..
Примеров сотнями я мог бы вам привесть,
Но надо знать и честь.
Спасенье — в краткости; и в лучшем сочиненье
Необходимо опущенье,
Чтоб пищу дать читателя уму.
Кончаю басню посему.
Вы, скромность чья равняться только может
С величием души; которого хвала
Поэта скромного конфузит и тревожит,
Хотя она ничтожна и мала
Перед заслугами! Вы, коему обязан
Своим покоем я и с именем кого
Я благодарностью до гроба буду связан,
Чьих добродетелей не опроверг никто!
Я счастлив, что добился разрешенья,
Чтоб ваше имя было почтено,
И чтоб оно моим произведеньем
Векам на память было предано
То имя, что стране, богатой именами
Прославленных мужей, честь делает собой
Перед потомством и веками
Своей духовной красотой.
А. Зарин
О де Ларошфуко, которому посвящена эта басня (см. примеч. к б. 11).
204. Купец, Дворянин, Пастух и Королевский Сын
(Le Marchand, le Gentilhomme, le Pâtre et le Fils de roi)
Искатели миров других,
Всех четверо, спаслись из волн морских:
Сын Короля, Купец, Пастух, Вельможа,
И с участью того, кому пришлось на хлеб
Вымаливать гроши, велением судеб
Была их участь схожа.
Так Велизарий сам бродил в былые дни.
Рассказ о том, как все, по воле Рока,
Сошлись они — завел бы нас далёко.
О том, как дальше быть, держали речь они,
Усевшись отдохнуть поблизости потока.
Распространился Принц о горестях царей;
Но был Пастух такого мненья,
Что следует, забыв былые злоключенья,
О настоящем дне подумать им скорей.
"Что пользы в жалобах? — сказал он в заключенье.
А с помощью труда достигнем мы всего,
Дойдем до Рима самого!"
Такой язык, мне скажут, необычен
Для пастуха. Ужели разум дан
Лишь тем, кто царскою короною венчан,
И должен быть пастух рассудком ограничен,
Как и его баран?
Все потерпевшие крушенье
И занесенные судьбою в Новый Свет,
Одобрили его совет.
Купец был мастером по части вычисленья,
И в месяц столько-то назначив за урок,
Он математику преподавать бы мог.
— А я политику, — Сын Короля добавил.
— Наука о гербах, до всех мельчайших правил,
Вельможа заявил, — вполне знакома мне,
И я займусь ее преподаваньем.
(Так молвил он, как будто этим знаньем
В соседней с Индией стране
Хоть кто-нибудь кичиться мог тщеславно).
Пастух сказал: — Вы рассудили славно,
Помесячно дадут вам плату за урок;
Но месяц — долгий срок,
До той поры поголодать изрядно
Пришлось бы нам. Весьма отрадна
Надежда, но пока
Она довольно далека,
А нам обед на завтра нужен,
И что сегодняшний нам обеспечит ужин?
О нем подумаем; но с помощью наук
Нам не добыть его: моих довольно рук.
Он встал и, хвороста в лесу набравши бремя,
Его продажею на время
Избавил всех от долгого поста,
Который их привел бы в те места,
Где не помогут дарованья.
Чтоб поддержать свое существованье,
Нам лучше действовать спроста,
При помощи даров природных,
И труд ручной — верней талантов благородных.
О. Чюмина
Заимствована из Бидпая и Локмана (примеч. к б. 140).
Книга ХI
205. Лев
(Le Lion)
Когда-то Леопард-султан
Разбогател неимоверно:
В лесах — олень и лось, в степях — верблюд, баран,
Ну, словом, богатей султанов всяких стран".
И возгордился он чрезмерно,
На троне беззаботно сев.
Но вот поблизости в лесу родился Лев.
Пошли тотчас приветствия, визиты
(Так водится у всех, кто имениты).
Но по султановой стране уж речь идет:
Не поплатиться б ей от новенького хвата.
Тут Лиса-визиря Султан к себе зовет,
Пройдоху старого и плута-дипломата:
— Боишься Львенка ты? Но не страшны нам львята!
Так речь повел Султан. — Пришло ль на ум тебе?
После отца он ведь теперь остался
Сироткой… Жаль его. И пусть своей судьбе
Он шлет хвалу за то, что клок хотя достался,
Отец в наследство дал ему…
А Лис в ответ: — Я, право, не пойму,
Как можно Льва жалеть?
Нам следует (прости на резком слове)
С лица земли его стереть;
А если в дружбе жить, то все же наготове
Быть каждый день и даже каждый миг.
Не Львенок страшен, — Лев нам будет лих:
Он в нашей области прольет немало крови,
Хоть будет милостив и добр к своим друзьям.
Когда родился он, гадал я по звездам
И видел там,
Что станет и велик, и славен он войною,
И вечною грозою
Он будет нам.
Но увещанья Лиса
Султану не далися:
Султана охватил беспечный сон,
И в области его все спали, как и он,
Как дети спят в тепле своих пеленок,
И не заметили, как настоящим Львом
Стал прежде маленький и неопасный Львенок.
И вот… Тревога, шум кругом…
Бегут за визирем… Все ждут советов Лиса…
Пришел — и вздохи понеслися,
И горький, тягостный укор
Несет им Лиса скорбный взор,
И речь его разумно раздается:
— Зачем? Так помощь не придет…
Так вам погибнуть только остается,
Хоть потеряли бы союзникам вы счет,
Хоть бы себя на них вы разорили:
Союзник явится — ему овцу подай,
Без этого сражаться он не в силе.
Нет, лучше Льва не раздражай,
Не то обчистит он весь край,
И вы сочтетесь с ним не раньше, как в могиле.
Поверьте, у него союзники верней,
Чем ваши: ваших вам кормить, поить ведь надо,
А у него лишь три: душою будь смелей,
Сильнее телом будь, да зорко бди, где стадо.
И, если хочется врага вам укротить,
Овцу ему подкиньте поскорее;
Да пожирнее,
Пока, от сытости слабея,
Не взмолится, чтоб дали пить.
А мало — киньте и барашка
Или вола: ему люба поблажка.
Но не понравился совет.
И вышла от того не польза, вышел вред:
Все страны, что со Львом безумно воевали,
Жестоко пострадали,
И там, где Леопард на троне восседал,
Лев властелином стал.
Смысл прост и ясен
Подобных басен:
Со львенком ежели живу в соседстве я,
Не лучше ли жить так, чтоб были мы друзья?
Не то, как вырастет да выпустит он когти,
С ним справиться мои бессильны ногти.
Н. Позняков
Басня представляет, по мнению комментаторов, переделку одной весьма отличной от нее по содержанию, но близкой по идее басни Бидпая (прим. к б. 140).
206. Боги и Зевесов Сын
(Les deux voulants instruire un Fils de Jupiter)
Герцогу дю Мэн
Был у Зевса Сынок. Происхожденье
Свое высоко он ценил,
И хоть еще дитя, но в сердце вожделенья
Любовные от ранних дней носил.
Не по годам умен и полон нежной страсти,
Всем существом он был у времени во власти;
А время не щадит людей,
И гонит бег их кратких дней.
Сначала девственная Флора,
С веселой прелестию взора,
С очаровательной улыбкой на устах,
Пленила сердце бога молодого,
И тут, на первых же порах,
Сын Зевса проявил себя во всех статьях,
Что ставятся в закон, как вечная основа,
Как строгий жизненный устав,
Наукой нежною Эротовых забав:
Все пущено им в ход, ничто не позабыто:
И вздохи, и мольбы, и слезы… Пережито,
Казалось, юношей все было в жизни сей;
Казалось даже, что его житейский опыт
Был прошлому готов укора бросить ропот:
Он в этой роли был совсем как бы в своей,
И был его язык любви лишь страстный шепот…
Но время шло, и наконец Зевес,
Когда настал черед учить наукам Сына,
Созвал к себе богов с небес,
И вот какая речь была от властелина:
"Друзья мои! до сей поры один
Я, без сотрудника, вселенной мощно правил.
Но вот теперь подрос мой Сын:
Не может быть, чтоб я его оставил
На произвол судеб: он кровь моя и плоть!
Уметь мой должен Сын все в жизни побороть!
Пускай падет пред ним неведенья завеса!.."
И только смолкла речь громовная Зевеса,
— Прекрасно! — все кричат. — Такому-то уму
Себя не обучить всему?..
— Готов науке той, которою герои,
Чтоб Олимпийских почестей добыть,
Себя прославили у стен великих Трои,
Готов его я твердо обучить!
Воскликнул бог, с войною неразлучный.
— А я его на лире сладкозвучной
Поведывать восторг и горе научу!
Бог Аполлон промолвил мудрый,
Искусств властитель златокудрый.
— Нет не по-вашему учить его хочу,
Заметил Геркулес, отваги друг и гений,
Иные знаю я пути:
Враг томных нег и наслаждений,
По ним его склоню идти,
Назло соблазнам вожделений.
Пусть у его победных ног,
Раздавлен, ползает порок!
Пускай не слышат зла призывы
Им сокрушенные порывы!
Пусть он чудовищ страшных яд,
Людьми в сердцах хранимый жадно,
Как заповедный, милый клад,
Спалит огнем своим нещадно!
Пусть чрез него узнает свет,
Что люди почести находят
За добродетелями вслед!..
Сказал и смолк. И очередь приходит
Венере: — Ну… я на себя возьму,
Скорее научить его всему.
Друзья мои! Когда любовь и разум
В союз войдут — весь свет пленяют разом.
Н. Позняков
Людовик Август де Бурбон, герцог дю Мэн, которому посвящена басня, был сын Людовика XIV и г-жи де Монтеспан. Ему было 7 лет, когда Лафонтен посвятил ему свою басню.
207. Фермер, Собака и Лисица
(Le Fermier, le Chien et le Renard)
Нет, никогда ни с волком, ни с лисицей
Я б не хотел в соседстве жить:
Одна охотится за птицей,
Другой привык овец душить;
Злодеи оба хоть куда,
И с ними жить — одна беда.
Одна Лисица подбиралась
К соседским курам; ей на зло
Усадьба строго охранялась:
Лисице бедной не везло.
Бедняга вовсе отощала
И возроптала:
"Где справедливость в небесах?
Весь день я голову ломаю,
Всю ночь без сна я на часах,
И с голоду околеваю.
А как назло мне, рядом тут,
С своей тяжелою мошною
Живет беспечно Фермер-плут.
Сравнить его нельзя со мною:
Дурак без горя и забот
Лишь барыши свои считает,
Цыплят и куриц поедает
И припеваючи живет;
А я, известная всем хитростью, умом,
Счастливым день считаю,
Коль петуха поймаю
И пообедаю тем тощим петухом!
Где правда тут?" И в возмущеньи
Задумала Лисица мщенье.
Случилось раз, на счастье ей,
На ферме сделали оплошность:
У птичника не заперли дверей,
Совсем забыв про осторожность.
Настала ночь, и все забылись сном,
Как опоенные вином:
Храпел сам Фермер, слуги, стражи,
Все птицы, и Собака даже.
Лисица этого ждала; как ловкий вор,
Прокралася на птичий двор
И начала опустошенье.
Кровь потекла ручьем, летели перья, пух,
Цыпленок с курицей, испуганный петух
Всех поразило мщенье.
Восток едва на небе заалел,
Как осветил кругом ряды кровавых тел,
И солнце в ужасе едва не отступило,
Когда такое зверство озарило.
Так некогда войска Атрея
Священный Аполлон в одну ночь истребил;
Так, завистью к Уллису пламенея,
Аякс козлов и овнов перебил.
И вот теперь второй Аякс, Лисица,
Которого трепещет птица,
Что можно унести, с собою унесла,
Оставив остальных растерзанных, безгласных,
В крови, что морем натекла,
Горою трупов безобразных.
Когда хозяин увидал
Свой птичник, кровью весь залитый,
Тогда, растерянный, убитый,
Бранить Собаку стал:
— Проклятая! тебя повесить мало,
За то, что вора прозевала!
Ему Собака отвечала:
— Не прав ты с самого начала.
Не я, а ты зевал. Как мог ты ожидать,
Чтоб я не смела есть и спать,
Тебя храня от лиходея,
Когда ты сам не думаешь о том,
Что станется с твоим добром,
И спишь, о доме не радея?..
Ответ вполне удачен был.
Но, несмотря на возраженье,
Хозяин обвинил Собаку в нераденьи
И палкою избил.
О, кто бы ни был ты, отец большой семьи
(Я не завидую твоей почтенной роли)!
Предпочитай всегда чужим глаза свои
И покорись хозяйской доле:
Ложась последним спать, запри покрепче дверь,
Чтоб не было потерь,
И важные дела верши наедине,
Не доверяя их ни другу, ни жене.
А. Зарин
Заимствована из сборника Абстемия (прим. к б. 24). Лафонтен в середине басни говорит об Атриде, т. е. о сыне Атрея, Агамемноне, в Илиаде; как известно, Аполлон, в отмщение за оскорбление своего жреца, послал в лагерь греков смертоносную язву, — Аякс, побежденный Ахиллесом, в припадке бешенства бросился на стадо, воображая, что он избивает греков, своих противников; безумие и смерть Аякса дали сюжет для одной из трагедий Софокла.
208 Сон Монгола
(Le Songe d"un habitant du Mogol)
Монголу одному такой приснился сон:
Он видел визиря средь райских наслаждений
В святых обителях; и тут же, подле, он
Увидел ад и тьму мучений,
И вот отшельника в огне приметил вдруг.
Так страшно уголья бедняжку подпекали,
Что даже грешники, среди различных мук,
Сочувственно глядели и стонали.
Все это было так ужасно, несказанно,
Темно, таинственно и странно,
Что даже сам Минос,
Казалось, был в недоуменьи.
Монгола моего встревожило виденье,
И вмиг очнулся он. Томясь значеньем грез,
Смущен видением, он вздумал обратиться
К снотолкователю, и тот сказал ему:
"Тут нечему дивиться!
Вот объяснение виденью твоему:
Знай, это — предостереженье
Тебе от самого Аллаха. Визирь тот
Частенько на земле искал уединенья;
Отшельник же, наоборот,
Любил ходить на поклоненье
В покои визирских дворцов".
Ах, если бы я мог добавить пару слов
К словам гадателя, я тихими мечтами
Уединенье бы решился восхвалять.
Оно небесными, нездешними дарами
Своих поклонников умеет награждать.
О милое уединенье,
Где сладость тайную я обретал всегда,
Мечты, заветные в минувшие года!
Ужель вдали от треволненья
От вечной суеты здесь не придется мне
Вновь наслаждаться в тишине
И сенью вашею, и вашею прохладой?
С какою сладкою отрадой
Вступил бы снова я в тенистый ваш простор…
Когда же, наконец, вновь девять Муз-сестер,
Вдали от городов с кичливыми дворцами,
Ко мне слетят
И посвятят
Меня в миры светил, что высоко над нами
От века движутся незримо для очей,
И мне поведают в минуты вдохновенья,
Названия тех звезд, чье тайное теченье
Меняет, властное, судьбу и жизнь людей?
Но если здесь, в земной юдоли,
Уединенья не дал рок,
Пусть изредка хотя певучий ручеек
Поет о чудесах недостижимой воли.
Пусть Парка не соткет из нитей золотых
Мне ткань грядущих дней моих;
Пусть дорогой альков прохладой мягких складок
Не осенит ночей моих,
Ведь разве сон не будет так же сладок,
И так же безмятежно тих?
Вдали от суеты я стал бы мир глубокий,
Сон, безмятежный сон вкушать;
Когда ж придет пора пуститься в путь далекий,
В страну иную мне предстать,
Спокойно я умру, счастливый, сознавая,
Что мирно жизнь прошла, пустых забот не зная.
П. Порфиров
Из "Гюлистан, или Царство роз" величайшего персидского поэта Саади (1184–1291). На русский язык басня была переведена Жуковским ("Сон Могольца").
209. Лев, Обезьяна и два Осла