Г-же де ла Мезанжер
Прелестной матери пленительная дочь!
Вас тысячи сердец владычицей считают,
Не говоря о тех, что дружбу к вам питают,
И тех, что страсть свою не в силах превозмочь.
Хочу я уделить — признаюсь прямо
Здесь, во вступленьи, для обеих вас
Хотя немного фимиама,
Которым славится Парнас.
Я утонченности придать ему сумею:
Приготовлять его секретом я владею.
Итак, я вам скажу… Но можно ль все сказать?
Способность выбирать у места здесь была бы.
Увы! и голос мой, и лира стали слабы,
И мне приходится им отдых дать.
Лишь ваш изящный ум, да сердца нежность,
Да красоту души хвалить придется мне.
Все эти качества — лишь ваша принадлежность.
Да той, что славлю здесь я с вами наравне.
Но берегитесь, чтобы этим розам
Шипов не повредили острия.
К Амура вы прислушайтесь угрозам:
Он лучше научить сумеет вас, чем я.
Кто к голосу его бывает глух, тем худо
Приходится… Сейчас пойдет об этом речь.
Раз дева, красоты едва расцветшей чудо,
Решилась пренебречь
И властью, и могуществом Амура.
По имени Алцимадура,
Сурова и горда, она то средь дубрав,
То в роще зеленеющей, то в поле
Плясала и резвилася на воле,
И был законом ей лишь прихотливый нрав.
Красою равная прекраснейшим, при этом
Жестокостью она жестоких превзошла.
Когда в суровости мила она была,
То как пленить она могла б своим приветом!
К несчастью, вид ее огонь любви зажег
В Дафнисе. Был он юный пастушок,
И родом благородный, и прекрасный.
Но ждать ее любви был труд напрасный:
Ни слова нежного, ни взгляда он не мог
Добиться от красавицы холодной,
И, страстью утомясь бесплодной,
Найти отраду в смерти думал он.
Отчаяньем сражен,
К дверям он девы прибежал жестокой…
Увы! ему лишь пред зефирами излить
Пришлось все муки страсти одинокой,
И не пришел никто хотя бы дверь открыть
Жилища, где, его страданья презирая,
Подругам праздник дева молодая
Устроила, свою соединив красу
С красой цветов, в лугах растущих и в лесу.
"Мечтал я умереть, — сказал он, — пред тобою,
Но ненавистен стал мой вид для глаз твоих!
Как всех утех других,
Так и отрады этой горестной судьбою
Вкусить мне не дано.
Я поручил отцу, чтоб, по моей кончине,
Мое наследье он вручил тебе: оно
Тобою отвергалося доныне;
Пускай мои луга, мой пес и все стада
Твоими будут навсегда.
А из богатств моих остатка
Пускай мои друзья воздвигнут храм:
Твое изображенье будет там;
На алтаре в цветах не будет недостатка.
Мне памятник простой пусть иссекут,
И пусть стоит вблизи он с надписью такою:
"Дафнис в любви нашел лишь смерть.
Помедли тут,
О путник, и скажи, в слезах, с тоскою:
Погиб он, признавая лишь закон
Алцимадуры бессердечной…"
Тут, прерван Паркою, не кончил речи он,
Сражен навек печалью бесконечной.
И вот, ликуя, пышно убрана,
Явилася жестокая. Напрасно
Надеялись, что хоть слезу она
Прольет над участью его несчастной.
Цитеры сын еще был оскорблен сильней:
С подругами, его не опасаясь гнева,
Вкруг статуи его плясать решилась дева;
Бог на нее упал и тяжестью своей
Убил ее. И вот раздался голос с неба;
Подхвачен эхом он — и слышит целый свет:
"Пусть любит все теперь: бесчувственной уж нет".
Меж тем Дафниса тень, спустившись в мрак Эреба,
Вся содрогнулась вдруг, увидев деву там.
И слышал целый ад, как гордая просила
Прощенья у того, кого она убила.
Но не хотел теперь ее он слушать сам,
Как и Улисса речь Аякс в стране Плутона,
Иль вероломного любовника Дидона.
Н. Юрьин
Подражание одной из идиллий Теокрита. Предполагают, что Лафонтен писал басню также под влиянием стихотворения "Амур-мститель" знаменитого французского, писавшего во вкусе древних, поэта Жана Антуана Баифа (1532–1589), сына известного в свое время дипломата и писателя, переводчика Софокла и Эврипида, Лазаря Баифа. Г-жа Мезанжер, которой посвящена басня — вторая дочь г-жи де Саблиер.
240. Третейский Судья, Брат милосердия и Пустынник
(Le Juge, l"Hospitalier et le Solitaire)
Желая отыскать спасенья двери,
Три человека, все святые в равной мере
И духом преисполнены одним,
Избрали для сего три разные дороги.
А так как все пути приводят в Рим,
То каждый к цели, без тревоги,
Пустился по тропиночке своей.
Один смущался тем, что тяжбы меж людей
Имеют свойство
Плодить тревоги лишь и беспокойства
И тянутся притом года; а так как он
К богатств стяжанью не стремился с жаром,
То вызвался решать все споры даром.
Мы обрекли себя, с тех пор, как есть закон,
За все свои грехи на горькую судьбину
Тягаться нашей жизни половину…
Полжизни? Нет! Порой жизнь нашу целиком!
И Миротворец наш мечтал лишь об одном:
Как в людях истребить подобное влеченье.
Второй святой болящих исцеленье
Задачею избрал, — хвала ему и честь!
Способность облегчать чужих страданий бремя
Всем видам добрых дел готов я предпочесть.
Но те же, что и в наше время,
Больные были и тогда,
И ладить с ними трудно иногда
Бывало Брату милосердья.
Среди упреков он и жалоб вечных жил:
"Как много для других в нем рвенья и усердья!
Они его друзья, а нас он позабыл".
Но что все жалобы такие и укоры
В сравненьи с тем, что вынести пришлось
Тому, кто пожелал решать чужие споры!
Ах! к удовольствию сторон не удалось
Постановить ему решение ни разу:
Всегда чьему-нибудь казалось глазу,
Что был судья не прав
И в правосудия весах была погрешность.
Своих стараний видя безуспешность
И жалобы выслушивать устав,
Спешит в больницу он к товарищу.
Узнали Друзья тут, что один им был сужден удел,
И что отречься лучше им от дел,
Которым оба труд и время посвящали.
Излить свою печаль они приходят в лес.
Там, где средь голых скал бежал источник чистый,
И где ни ветерок, ни солнца луч с небес
Не проникал под свод тенистый,
Им встретился товарищ третий их.
И просят у него они совета.
— Ищите, — он сказал, — его в себе самих:
Что нужно вам, от вас лишь можно ждать ответа.
Познать самих себя — вот в чем
Долг смертных пред Верховным Существом.
Познали ль вы себя средь суетного света?
Лишь в царстве тишины доступно это нам,
Иначе труд потратим мы напрасно.
Взмутите этот ключ, увидите ль вы там
То, что сейчас в нем отражалось ясно?
— Что видеть мы могли б тогда,
Как темным облаком затмилась бы от ила
Кристально чистая вода?
— Чтобы она опять ваш образ отразила,
Ей надо дать покой.
Мы созерцать себя должны в уединеньи.
Так говорил святой,
И послужил совет его им во спасенье.
Я не хочу сказать, что избегать должны
Мы должностей: ведь если мы больны,
Или судиться страстию объяты,
То нам и доктора нужны, и адвокаты.
Едва ли недостаток будет в них,
Пока к деньгам иль почестям стремленье
Жить будет в людях; но в заботах мелочных
У нас является самих себя забвенье.
Вы, чью заботливость встречаем мы везде,
О сильные земли! вас, средь тревог обычных,
Смущают тысячи случайностей различных:
В дни счастья гордые, дрожащие в беде,
Не видите себя, поверьте, никогда вы,
Да вы и никого не видите вокруг;
Когда ж об этом мысль порой придет вам вдруг,
Вас тотчас прерывает льстец лукавый.
Я этим завершу свой труд. Таков урок,
Который я векам грядущим завещаю!
Царям и мудрецам его я предлагаю,
И чем бы лучше я закончить мог?
Н. Юрьин
Басня написана под влиянием "Житий святых отцов пустыни" французского публициста Арно д"Андильи (1560–1619), сторонника Генриха IV, защитника парижского университета против иезуитов.