О принц, предмет забот богов бессмертных!
Вам
Хотел бы воскурить и я свой фимиам;
И если поздно я являюсь с этой данью,
Мне годы и труды послужат к оправданью.
Слабеет разум мой, в то время как у вас,
Как это видят все, растет он каждый час.
Он не шагает, он летит, расправив крылья…
Таков же тот герой, который передать
Все качества свои сумел вам; без усилья
В искусстве Марса всех он мог бы затмевать.
Будь только власть его, к победам над врагами
Он шел бы исполинскими шагами.
Чтоб сдерживать порыв его, есть некий бог:
То повелитель наш, который в месяц мог
Над Рейном торжество стране своей доставить.
В то время быстрота была нужна,
Теперь же безрассудной быть могла б она.
Но речи длинные приличней мне оставить:
Амуры, Радость, Смех выносят их едва;
При вашем же дворе все эти божества
Царят, хоть божества другие так же смело
Свой голос могут возвышать.
И Ум, и Здравый Смысл любое дело
У вас способны направлять.
Спросите ж их насчет события, где грекам,
По безрассудству их, подпасть
Пришлось под чар волшебных власть,
И стало зверем то, что было человеком.
Улисса спутники, успев за десять лет
Немало вынесть бед,
По воле ветра плыли,
Не зная, что их ждет, покамест, наконец,
Они на берег не вступили,
Где солнца дочери, Цирцеи, был дворец.
Она отведать им дала напиток сладкий,
Но в нем опасный скрыт был яд:
Сначала разума остатки
От них он отнял, говорят,
Потом случилось так, что их черты и лица
Вид приняли другой, по образу зверей!
Глядишь, — один уж лев, тот слон, а тот лисица;
Иной дивил громадностью своей,
Другой, наоборот,
Величиною был не более, чем крот.
Один Улисс избегнул превращенья:
Опасный яд он остерегся пить.
А так как с мудростью сумел соединить
Он вид, способный вызвать восхищенье,
И был притом еще герой,
То в ход волшебница пустила яд другой,
Хоть, впрочем, с прежним действовал он сходно.
Богиня может все открыть свободно,
Что прочие должны таить в тиши;
Она спешит излить пред ним порыв души.
Минутой пользуясь удобной,
Хитрец Улисс к богине держит речь
И просит в прежний вид товарищей облечь.
— Но, может быть, что милости подобной,
Так нимфа говорит, — никто не будет рад!
Не лучше ли узнать сперва их мненье?
Улисс им говорит: — Вам есть еще спасенье:
Утратить власть над вами может яд.
Друзья! людьми хотите ль стать вы снова?
На первый раз вам возвращают слово.
Лев, думая, что он рычит,
Кричит:
— Не так я глуп! И по каким причинам
Отрекся б я от вновь полученных даров,
Столь гибельных врагам когтей или зубов?
Теперь я всех сильней, в моем величьи львином
Я царь, — и стану вдруг Итаки гражданином!
Пожалуй, буду я опять солдат простой!..
Нет, убеждать меня-лишь труд напрасный.
Улисс бежит к Медведю: — Брат несчастный!
Что сталось с прежнею твоею красотой?
Что у тебя за вид ужасный!
— Ах! в этом-то и дело все?! — реветь
В ответ Улиссу стал Медведь
Что у меня за вид? Да вид вполне медвежий;
И нужно круглым быть невежей,
Чтоб утверждать, что больше красоты
Имеет внешность та, а не другая.
Как можешь по своей судить о нашей ты?
В глазах медведицы прекрасна и такая…
Тебе не нравлюсь я? Уйти отсюда прочь
Ты волен.
Живу я без забот, спокоен и доволен,
И быть всегда хочу таким же я точь-в-точь.
Царь греческий идет и к Волку с предложеньем,
И говорит, предчувствуя отказ:
— Товарищ! я узнал недавно со смущеньем,
Что юная пастушка сколько раз
Уж изливалась в жалобах пред эхом,
Твердя, что наступил конец ее утехам
С тех пор как устремил свой хищный глаз
Ты на ее овец и губишь их нещадно.
А прежде ты бы сам от гибели их спас…
Так жизнь твоя была честна тогда,
Что было на тебя глядеть отрадно.
Решись же этот лес покинуть навсегда,
Из Волка стань ты человеком мирным.
— Скорбишь ты, — молвил Волк, — что я как хищный зверь,
Одним лишь дорожу — кусочком жирным.
А, проповедуя, ты сам каков? Поверь,
Вы сами всех овец пожрали бы наверно,
Которых гибель так печалит вас безмерно.
И если бы пришлось мне человеком быть,
Я разве меньшую являл бы кровожадность?
Ведь все вы жаждете друг друга задушить,
Друг к другу в вас видна лишь беспощадность,
А голос жалости давным-давно умолк,
И человек для человека — волк!
В обоих нас я вижу лютость ту же,
Так как же тут решить, какой разбойник хуже?
Нет! изменять свой вид я вовсе не хочу!
Улисс к другим зверям пошел с такой же речью,
Увещевал и малых, и больших;
Но не желал принять никто из них
Вновь оболочку человечью.
Свобода следовать влеченьям, воля, лес,
Иной они не ведали отрады.
Порыв к делам высоким в них исчез.
Не зная для страстей преграды,
Они мечтали быть свободными во всем.
И что ж? — был каждый сам своим рабом!
Принц! верьте, у меня желаньем было главным
Смешать для вас полезное с забавным.
План этот был прекрасен, спору нет,
Хоть трудно было выбрать мне предмет.
На спутниках Улисса я вниманье
Свое остановил. Подобных им, увы!
Рождает много свет. В возмездие им вы
Направьте против них свое негодованье.
Н. Юрьин
Басня эта написана под влиянием Плутарха. — Людовик, герцог Бургундский, которому посвящена эта и следующая басни, — внук Людовика XIV, ученик Фенелона; родился в 1682 г., умер в 1712.
215. Кот и Воробей
(Le Chat et les deux Moineaux)
Родились Кот и Воробей,
Как будто по заказу,
На свет явившись сразу,
И с детства дружбою своей
Могли бы стать примером для людей:
Все общее у них — пенаты и забавы.
Воробушек, бывало, зоб надув,
Коту толкает в шею клюв,
А вора лапкою стряхает Кот лукавый,
И никогда его когтей
Не испытал наш Воробей.
Что Ваське вор? Его б он успокоил скоро;
Но дело в том,
Что добрым он хотел прослыть Котом
И всячески щадил плутишку-вора;
Сам скромен и умен, он все ему прощал,
Их игры никогда не обращались в ссоры.
И мирно с Васькой поживал
Воробушек-нахал,
Без вспышек, зависти и злости.
Случилося, что к ним другой явился в гости
Воробушек и другом с ними стал.
Но как-то не поладила с ним птичка наша:
Вот клювом в клюв сцепилися друзья,
И заварилась каша!..
— Ах, ты!.. — Да я тебя!.. — Да знаешь ли, что я…
— Как смеешь моего ты трогать Воробья?
Пришлец неведомый! — наш Кот тогда вскричал
И гостя растерзал.
— Однако, — говорит, — вкус воробьев недурен.
И к другу: — Ну, теперь и ты готовься, дурень…
Какое ж привести мне здесь нравоученье,
Чтоб сделать пополней мое произведенье?
Но, замечая в нем хоть некие черты,
Прошу, Монарх, пусть сам его выводишь ты
Что так легко тебе, то музам скромным
Является подчас вопросом темным.
Н. Позняков
Сюжет басни принадлежит, по-видимому, самому Лафонтену. Не без основания указывали (Флёри) на сходство этой басни с басней Крылова: "Котенок и Скворец".
216. Скупой и Обезьяна
(Du Thésauriseur et du Singe)
Копил деньжонки некий человек.
Известно всем, что это заблужденье
До гнусного в иных доходит увлеченья.
Так о своих червонцах целый век
И этот думал без зазренья,
Себе устроив уголок,
Куда бы вор залезть не мог.
Тут с наслаждением (по-моему, — противным,
По нем — высоким) он копил, копил;
И дни и ночи счеты все сводил
Своим рублям и гривнам;
Но недочет в них он частенько находил.
И мудрено ль? Его же обезьяна
(Куда хозяина умней!)
Была причиною изъяна:
Она любила блеск червонцев и рублей,
Блеск благородного металла,
Когда, при свете солнечных лучей,
Через окно монеты в озеро бросала.
(И то сказать:
Хоть легкомысленно, хоть есть тут вероломство,
А все же лучше, чем пустое скопидомство;
И если их сличать,
Кому отдать, не знаешь, предпочтенье,
Чье благороднее и выше наслажденье).
Вот как-то раз она задумала принесть
Сокровища все сразу в жертву водяному,
И множества монет не перечесть,
Что бросила она, пока хозяин к дому
Вернулся своему. По счастью, он
Тогда пришел, когда не все червонцы
Успели прихвастнуть своей игрой на солнце,
А то бы всем пришлось им быть, где Посейдон
Под утро слушает русалок тихий стон;
У скряги ж в сундуках все было б чисто…
Бывают и у нас такие финансисты.
Н. Позняков
Сюжет заимствован у французского писателя Тристана Л"Эрмита, придворного вельможи, покровителя поэтов, занимавшегося историей и геральдикой.
217. Две Козы
(Les deux Chèvres)
По жердочке чрез ров шла чопорно Коза,
Навстречу ей другая.
— Ах, дерзкая какая!
Где у тебя глаза?
Не видишь разве ты, что пред тобою дама?
Посторонись!
— Направо кругом обернись
Сама, а я упряма….
Да почему ты дама?
Такая же коза, как я.
— Как ты? Ты чья?
Ты шустера Абрама,
А я исправница! Исправник барин мой!
Майор! — Так что ж? И мой осьмого также класса,
Честнее твоего драбанта Брамербасса,
Да поумней, чем твой.
Абрам Самойлыч Блут, штаб-лекарь,
Всем лекарям у нас в губернии пример:
Он оператор, акушер,
Им не нахвалится аптекарь,
А твой Исправник-то головкой очень слаб,
В делах он знает меньше баб,
Лишь мастер драться с мужиками,
Дерет с них кожу он обеими руками.
Не правду, что ли, говорю?
Пойдем к секретарю
Иль к стряпчему, спроси. — Вот я ж тебя рогами.
— Есть роги и у нас; бодаемся мы сами.
Сошлись, нагнувшися, и стукнулися лбами.
Летит исправница, штаб-лекарша летит,
Летят вниз обе вверх ногами.
Ров преглубокий был; на дне лежал гранит,
Бух Козы об него, и поминай как звали!
Вороны с галками тут долго пировали.
Пустая, право, честь
Вперед идти иль выше сесть.
Что до меня, так я, ей-Богу,
Дам всякому скоту дорогу.
Признаться, я ведь трус:
Скотов и женщин злых особенно боюсь.
А. Измайлов
Содержание этой басни в нескольких строках прозы было дано Фенелоном герцогу Бургундскому как тема для латинского сочинения. Это сочинение, исправленное учителем, хранится во французской Национальной библиотеке.
Герцогу Бургундскому
(просившему Лафонтена написать басню под заглавием "Мышь и Кот")
Для Принца юного, кому, во имя Славы,
Перо мое алтарь в рассказах возведет,
Как сочиню я басню для забавы,
Носящую заглавье "Мышь и Кот"
Красавицы ли в ней я дам изображенье,
К которой все сердца влюбленные влечет?
Она же, к мукам их не зная сожаленья,
Играет ими, словно Мышью — Кот.
Фортуну ль изберу стихов моих предметом?
Она друзей своих жестоко предает,
И чаще, чем ее подозревают в этом,
Играет ими, словно Мышью — Кот.
Иль будет выведен ее избранник мною,
Монарх, достигнувши могущества высот?
С сильнейшими из недругов порою
Он забавляется такою же игрою
Как с Мышью — Кот.
Но предисловие я продолжать не смею…
Ведь если избежать я не смогу длиннот,
Принц позабавится над Музою моею,
Как Мышью — Кот.
О. Чюмина
218. Старый Кот и Мышонок
(Le vieux Chat et la jeune Souris)
Молоденький, неопытный Мышонок,
Чуть из пеленок,
Попался в когти старому Коту,
И так к нему взмолился в оправданье:
"Оставь меня… пусти… Какую тяготу
И для кого ты видишь от созданья
Такого слабого и хилого, как я?
Я ростом очень мал, так много ли изъяну
Хозяину от моего житья?
Велик ли вред его карману?
Нет, в тягость ни ему,
И в доме никому
Я никогда не стану:
Я с хлебной корочки сыта,
А с грецкого ореха уж толстею…
Оставь же, отпусти… Ну, что я для Кота?..
Я для котят лишь прелести имею:
Детишкам ты своим меня прибереги".
А Кот в ответ: — Не лги!
Меня не проведешь подобными речами…
Глухих морочь! А старому Коту
Невмоготу
Прельщаться глупыми словами:
Мышонку от Кота смешно бы ждать пощады,
Мы Паркам помогать всегда и всюду рады;
Таков закон для вас, мышей,
И по таким законам
Под острием моих когтей,
Не для моих детей,
А мне поплатитесь своим последним стоном.
И слово Кот сдержал.
А к басенке моей
Вот что скажу я в добавленье:
Мне, право, юноша милей,
Мечтами юноша, надеждами живей,
У старцев же сердца черствей,
И в них уже давно заглохло сожаленье.
Н. Позняков
Из сборника Абстемия (прим. к б. 24). На русский язык басня переведена была Жуковским ("Старый Кот и молодая Мышь").
219. Больной Олень
(Le Cerf malade)
В стране, где множество оленей быстрых жило,
Один Олень однажды занемог.
И вот к нему друзей отвсюду привалило:
Кто повидаться с ним, кто дать совет, как мог,
Кто душу потянуть докучным утешеньем.
"Эх, господа! меня оставьте умирать,
Тут слабо зашептал Олень им.
Поверьте, вовремя сумеет оборвать
Мне жизни нитку Парка злая;
Меня томите только вы, рыдая".
Как бы не так! Больному исполать!
По правилам всю эту процедуру
Исполнили друзья и возвратились вспять.
Но даром унести свою оттуда шкуру
Не захотел никто (был, благо, болен сам),
И честь воздали так его лугам, лесам,
Что бедному одну оставили опушку.
Пришло хоть с голоду ложись да помирай!..
Так люди отдают за ястреба кукушку…
К тебе взываю я, к тебе из края в край,
О род людской! Тебе сказать хочу я,
Что тело ближнему и дух его врачуя,
Но награждая сам себя,
Едва ль ты действуешь любя:
Ты ищешь лишь себе поживы да забавы…
Но… тщетен мой призыв… О времена! о нравы!..
Н. Позняков
Заимствовано из книги "L"Ésope françois" Desmay (1677). Тот же сюжет у Локмана (прим. к б. 19).
220. Летучая Мышь, Куст и Утка
(Le Chauve-souris, le Buisson et le Canard)