Животных мир и нравы
Я в баснях воспевал;
Иной сюжет бы дал,
Быть может, меньше славы.
Волк говорит, как бог,
В моих произведеньях;
Везде, где я лишь мог,
Во всяких положеньях,
Животные, в стихах,
Людей изображали,
И умных в дураках
Нередко оставляли.
Я выводил на сцену
Одних другим на смену:
Обманщиков, льстецов,
Мошенников, тиранов,
Разумников, болванов,
И мог бы тьму лжецов
Без всякого стесненья
Прибавить в дополненье:
Из нас ведь всякий лжец,
Как говорит мудрец.
Решил он осторожно
Про люд один простой;
Иначе б невозможно
Терпеть порок такой.
И я бы в возмущеньи
Всегда протестовал,
Когда б мне кто сказал,
Что лгут без исключенья
Все люди. Ложь и ложь
Не все одно и то ж.
Великими лгунами
Эзоп был и Гомер,
Но вряд ли между нами
Найдется лицемер,
Который смел назвать бы
Лжецами мудрецов!
Нам правды не познать бы
Без этаких лжецов.
Все в них: очарованье,
Восторги красоты,
И сладкое мечтанье,
И прелесть простоты.
Бессмертны их созданья;
И, как они, зато,
При всем своем желаньи,
Не лгал еще никто.
Но лгать без размышленья,
Молоть нелепый вздор,
Как Сберегатель вор,
Не надобно уменья.
Вот дело в чем. Торговлей занимаясь
И в путь по Делу отправляясь,
Один купец соседу своему
Железо отдал на храненье.
Срок миновал, и вот к нему
Купец пришел по возвращеньи.
"Мое железо? — он сказал.
— Железо, — отвечал сосед, — пропало!
Я, признаюсь вам, оплошал,
И крыса все его сожрала.
Я разбранил своих людей,
Но что поделаешь? Осталось
На чердаке пять-шесть щелей,
И крыса через них пробралась…
Купец немало удивился
Вранью соседа своего,
Но тотчас ловко притворился,
Что верит он словам его.
Спустя немного дней он ловко похищает
Ребенка у соседа и потом
К себе соседа в дом
Отужинать радушно приглашает.
— Увольте, — говорит расстроенный отец,
— Не до веселья мне. Внезапное несчастье
Обрушил на меня Творец;
Примите вы во мне участье!
Я сына своего без меры обожал,
И вот вчера его украли!
Предела нет моей печали…
— Вчера я вечером видал,
Как сына вашего когтями подхватила
Сова огромная и быстро утащила
В развалины, — купец ему сказал.
— Хотите вы, чтоб я поверил в чудо!
Ребенок весит мой два пуда….
Какая же сова с ним совладает?
Он сам скорей сову поймает.
— Не знаю как, — соседу возразил
Купец, — но видел я глазами;
И не пойму, чем поразил
Я вас! какими чудесами?
Прошу вас, объясните мне,
Что странного, что в той стране,
Где крыса у меня железо съела,
Сова с ребенком улетела?
Тогда сосед тотчас же догадался,
К чему тот речь клонил, и в воровстве сознался,
Купцу железо возвратил,
И сына своего обратно получил.
Между двумя туристами подобный
Случился спор. Один из них был враль,
Из тех вралей, которым что угодно
Сейчас же выдумать составит труд едва ль;
Мой враль мог послужить другим вралям примером.
— Я видел, — он сказал, — кочан капусты с дом.
— А я, — сказал другой, — горшок с собор размером!
Смеяться первый стал. — Посмейтеся потом!
Такой горшок пришлось соорудить,
Чтоб ваш кочан сварить!..
С горшком ответ смешон; с железом похитрее.
Когда заврется враль, стараться уличить
Его во лжи — бесцельно, и умнее
В ответ тотчас же сочинить
Вранье еще сильнее.
А. Зарин
Содержание самой басни (без предисловия) заимствовано из сборников Бидпая и Локмана (прим. к б. 140 и к б. 19). Рассказ о купце и его соседе переведен на русский язык Измайловым ("Обман за обман"), а рассказ о лжецах, в конце, конечно, дал идею басням Крылова ("Лжец"), Хемницера ("Лжец"), Сумарокова ("Хвастун" и "Господин Лжец").
171. Два Голубя
(Les deux Pigeons)
Два Голубя как два родные брата жили,
Друг без друга они не ели и не пили;
Где видишь одного, другой уж, верно, там;
И радость и печаль, всё было пополам.
Не видели они, как время пролетало;
Бывало грустно им, а скучно не бывало.
Ну, кажется, куда б хотеть
Или от милой, иль от друга?
Нет, вздумал странствовать один из них — лететь
Увидеть, осмотреть
Диковинки земного круга,
Ложь с истиной сличить, поверить быль с молвой.
"Куда ты? — говорит сквозь слез ему другой
Что пользы по свету таскаться?
Иль с другом хочешь ты расстаться?
Бессовестный! когда меня тебе не жаль,
Так вспомни хищных птиц, силки, грозы ужасны,
И все, чем странствия опасны!
Хоть подожди весны лететь в такую даль:
Уж я тебя тогда удерживать не буду.
Теперь еще и корм и скуден так, и мал;
Да, чу! и ворон прокричал:
Ведь это, верно, к худу.
Останься дома, милый мой,
Ну, нам ведь весело с тобой!
Куда ж еще тебе лететь, не разумею;
А я так без тебя совсем осиротею.
Силки, да коршуны, да громы только мне
Казаться будут и во сне;
Всё стану над тобой бояться я несчастья:
Чуть тучка лишь над головой,
Я буду говорить: ах! где-то братец мой?
Здоров ли, сыт ли он, укрыт ли от ненастья!"
Растрогала речь эта Голубка;
Жаль братца, да лететь охота велика:
Она и рассуждать и чувствовать мешает.
— Не плачь, мой милый, — так он друга утешает,
Я на три дня с тобой, не больше, разлучусь.
Все наскоро в пути замечу на полете,
И, осмотрев, что есть диковинней на свете,
Под крылышко к дружку назад я ворочусь.
Тогда-то будет нам о чем повесть словечко!
Я вспомню каждый час и каждое местечко;
Все расскажу: дела ль, обычай ли какой,
Иль где какое видел диво.
Ты, слушая меня, представишь все так живо,
Как будто б сам летал ты по свету со мной.
Тут — делать нечего — друзья поцеловались,
Простились и расстались.
Вот странник наш летит; вдруг встречу дождь и гром;
Под ним, как океан, синеет степь кругом.
Где деться? К счастью, дуб сухой в глаза попался:
Кой-как угнездился, прижался
К нему наш Голубок;
Но ни от ветру он укрыться тут не мог,
Ни от дождя спастись: весь вымок и продрог.
Утих помалу гром. Чуть солнце просияло,
Желанье позывать бедняжку дале стало.
Встряхнулся и летит, — летит и видит он:
В заглушьи под леском рассыпана пшеничка.
Спустился — в сети тут попалась наша птичка!
Беды со всех сторон!
Трепещется он, рвется, бьется;
По счастью, сеть стара: кой-как ее прорвал,
Лишь ножку вывихнул, да крылышко помял!
Но не до них: он прочь без памяти несется.
Вот пуще той беды, беда над головой!
Отколь ни взялся ястреб злой;
Невзвидел света Голубь мой!
От ястреба из сил последних машет.
Ах, силы вкоротке! совсем истощены!
Уж когти хищные над ним распущены;
Уж холодом в него с широких крыльев пашет.
Тогда орел, с небес направя свой полет,
Ударил в ястреба всей силой
И хищник хищнику достался на обед.
Меж тем наш Голубь милый,
Вниз камнем ринувшись, прижался под плетнем.
Но тем еще не кончилось на нем:
Одна беда всегда другую накликает.
Ребенок, черепком наметя в Голубка,
Сей возраст жалости не знает,
Швырнул — и раскроил висок у бедняка.
Тогда-то странник наш, с разбитой головою,
С попорченным крылом, с повихнутой ногою,
Кляня охоту видеть свет,
Поплелся кое-как домой без новых бед.
Счастлив еще: его там дружба ожидает!
К отраде он своей,
Услуги, лекаря и помощь видит в ней;
С ней скоро все беды и горе забывает.
О вы, которые объехать свет вокруг
Желанием горите!
Вы эту басенку прочтите,
И в дальний путь такой пускайтеся не вдруг.
Что б ни сулило вам воображенье ваше;
Но, верьте, той земли не сыщете вы краше,
Где ваша милая иль где живет ваш друг.
И. Крылов
Заимствовано из Бидпая и Локмана (см. предыдущее примечание). На русский язык, кроме Крылова, басню переводили Сумароков ("Голубь и Голубка"), Дмитриев и Хвостов.
172. Обезьяна и Леопард
(Le Singe et le Léopard)
Раз с Обезьяной Леопард
На ярмарке деньжонки добывали,
Всяк выхвалял себя и приходил в азарт.
Так Леопард твердил: — Вы, господа, слыхали,
Что обо мне гремит повсюду шум похвал;
Да сам король меня увидеть пожелал,
И муфту он сошьет из этой шкуры, верьте,
Лишь только о моей ему доложат смерти,
Из этой шкуры, вот… Взгляните, господа:
Она пестра, узорна, полосата,
Разнообразием богата.
И все на пестроту к нему смотреть сошлись;
Потом наскучило, потом все разбрелись.
А Обезьяна так звала: — Пожалуйте сюда,
Здесь — бездна фокусов, честные господа.
Достоинства свои сосед мой превозносит,
Но их он на себе лишь носит,
Я ж в голове ношу. Служить готова вам:
Жильетта, родственница папской обезьяны,
Приплывшая недавно в эти страны
На трех судах, вот к этим берегам,
Чтоб побеседовать здесь с вами; превосходно
Ее все могут понимать.
Она кувыркается, любит танцевать,
Все знает фокусы, свободно
Умеет в обручи скакать.
Здесь за один пятак дадим мы представленье…
Нет, господа, за грош; не нравятся кому,
Мы деньги возвратим тому…
Была она права. Нам любо, без сомненья,
Разнообразие не платья, а ума:
В уме — вещей прекрасных тьма,
А пестрота одежд вмиг утомляет зренье.
Как много важных лиц у нас,
Что с Леопардом схожи;
Взамен талантов всех, лишь носят те вельможи
Одежду пеструю подчас…
П. Порфиров
Заимствована у Эзопа.
173. Желудь и Тыква
(Le Gland et la Citrouille)
Не нам Творца критиковать!
И никогда во всей вселенной
Былинки нам не отыскать
Несовершенной.
Попав однажды в огород,
Философ, Тыкву созерцая,
Так рассуждал: "Какой огромный плод!
А стебель что соломинка простая!
Нет, не на месте он растет.
По мне, уж коль творить, так и твори толково,
И Зевс бы во сто крат разумней поступил,
Когда б теперь мое послушал слово,
И Тыкву бы на дубе поместил,
А Желудь маленький пусть рос бы здесь на грядке.
О, мир бы был совсем в ином порядке,
Когда б я вовремя попал в совет богов!
Не стану даром тратить слов,
Но повторю: уверовал я шибко,
Что здесь содеяна огромная ошибка,
И что сам Зевс порой бывает глуп".
Так говоря, улегся он под дуб,
И стал вокруг смотреть самодовольно.
Вдруг Желудь с высоты на критика упал
И по лбу щелк его пребольно,
Да так, что бедный застонал
И тотчас же вскричал невольно:
"Теперь я, Зевс, тебя постиг:
Да, ты в делах своих велик!
О! что б с моей свершилось головою,
Когда б висела тыква надо мною?!."
Г–т
Заимствована из "Творений и фантазий" Табарена (прим. к б. 154).
174. Школьник, Наставник и Хозяин сада
(L"Écolier, le Pédant et le Maître d"un jardin)
Какой-то Школьник-шалунишка,
Великий плут, по глупости своей
Да по вине учителей,
Педантов, портящих ребяческий умишко,
Крал у хозяина-соседа, говорят,
Цветочки и плоды. Соседа iuoiue сад
Щедрей был одарен Помоной благосклонной,
Чем все окрестные сады.
И осень, и весна свои несет плоды.
Здесь наслаждался он и Флорой благовонной,
Весной, среди ее щедрот…
В один прекрасный день хозяин застает
Воришку: взгромоздясь на яблонь, меж ветвями
Сидел он, дерзкими руками
Плоды незрелые безжалостно срывал,
Надежду чудную, предвестье урожая;
И даже ветки он ломал, перелезая.
Хозяин сада рассержён,
Учителю пожаловался он.
Тот поспешил прийти сюда с учениками,
И наводнился сад детьми-баловниками
Похуже первого. Зачем вести ребят?
Конечно, в том учитель виноват,
Он все испортил дело.
Он долго говорил, и речь тот смысл имела,
Что надо шалуна построже наказать:
Повадки нечего давать;
Тут, с видом знатока, Виргилия творенья
И Цицерона он пустился вспоминать.
Так долго длилось поученье,
Что шалуны
Сад привели в опустошенье.
Мне красноречия цветы всегда смешны,
Когда не вовремя без меры длится слово.
Конечно, гадки шалуны,
Хоть думаю, сносней учителя такого.
Но и про лучшего из них
Одно лишь я скажу: подальше б от таких.
П. Порфиров
Басня эта по своему смыслу имеет сходство с басней "Ученик и Учитель" (б. 19). Осмеяние педантизма во времена Лафонтена не было исключительным явлением. Рабле писал про педантов: "Их знание — не более как глупость, их мудрость — путы, портящие добрые и благородные умы и отравляющие молодость".
175. Ваятель и статуя Юпитера
(Le Statuaire et la Statue de Jupiter)
Чудесный мрамор приобрел
Один скульптор для изваянья.
"Создам ли бога я, иль стол,
Или сосуд для умыванья,
Он будет богом! Пусть в руках
Перуны держит повелитель!
Падите, смертные, во прах,
Вот над вселенною властитель!"
Так дивно образ божества
Рука скульптора изваяла,
Что лишь речей недоставало
Ему, по мненью большинства.
И, говорят, едва Ваятель
Окончил труд великий свой,
Перед созданием — создатель
Склонился первый же главой.
С художником подвержен вместе
Такой же слабости поэт:
Страшится гнева он и мести
Богов — им вызванных на свет!
Не таковы ль бывают дети
В невинных слабостях своих,
Всего сильней страшась на свете
Гнев пробудить у куклы их?
За сердцем ум идет свободно:
И так в былые времена
Распространилась всенародно
Везде язычества волна.
Лелеют все свою химеру
С глубокой нежностью отца,
Пигмалион любил Венеру
Создание его резца.
Мы все, насколько нам по силам,
Даруем жизнь мечте своей;
Мы любим ложь с безумным пылом,
А к правде — льда мы холодней.
О. Чюмина
176. Мышь, превращенная в девушку
(La Souris métemorphosée en Fille)
Мышь выпала из клюва у совы,
И я спасать ее не видел бы причины;
Брамин же спас ее. В воззреньях таковы
Все милосердные брамины,
И все не выбьется у них из головы,
Что с наступлением кончины
И в насекомых, и в зверей
Переселяется порою дух царей.
И в этом состоит буддийского ученья,
Чьи тайны Пифагор когда-то изучал,
Одно из основных начал.
В виду такого заключенья,
Брамин наш просит колдуна:
Дух Мыши молодой вселить в такое тело,
Где ранее жила она.
И в деву юную она превращена
Столь дивной прелести, что сын Приама смело
Из-за нее решился бы на дело
Труднейшее, чем из-за той,
Которая весь мир пленяла красотой.
Брамин был поражен, и молвил он: "Свободна
Супругом ты избрать, кого тебе угодно.
Все будут счастливы тебя в супруги взять".
— Я выберу того, кто всех сильнее в мире!
Брамин простерся ниц. "Сияешь ты в эфире,
О Солнце, ты мне будешь зять!
Всех во вселенной ты могучей!"
— Нет, — молвило оно, — я затмеваюсь тучей,
Скрывающей мои черты.
И Туче тот сказал, к ней руки простирая:
"Для дочери моей назначена ли ты?"
— Нет, — молвила она, — по воле в край из края
Гонима Ветром я: меня сильней Борей,
И прав его нарушить я не смею.
Брамин воскликнул тут: "Лети сюда скорей
И с дочерью соединись моею,
О Ветер, к ней в объятия лети!"
И Ветер поспешил, но вскоре был Горою,
Сильнaйшею, чем он, задержан на пути.
Гора же молвила: — Я истины не скрою,
Боюсь, чтоб с крысою повздорить не пришлось:
Она меня изроет всю насквозь.
При слове "Крыса!" тотчас ушки
У юной девы на макушке:
"Вот он избранник! Вот супруг!"
Всегда любовь нас поражает вдруг,
Ее обычная манера.
(Такую-то с таким-то для примера
Я мог бы здесь назвать, но лучше промолчу).
Я этой баснею лишь доказать хочу,
Что в нас всего сильней происхожденье.
Софизма доля есть в подобном рассужденьи,
И в этом смысле для нее
Любой скорей годился бы в мужья,
Чем Солнце светлое. Приравнивать не стану
По силе я Блоху к Титану,
Но может быть Блохой укушен и Титан.
И раз исход подобный дан
То в силу довода такого,
Могла б красавица передаваться та
Коту от Крысы, от Кота —
Собаке, Волку — всем, пока черед бы снова
До Солнца не дошел, и прелестью ее
Не насладилось бы блестящее светило.
Переселенье душ мечтой считаю я,
И то, что свершено Брамина другом было,
Доказывает мне, как ошибался он.
Ту мысль возводит он в закон,
Что червь и человек — в одном берут начало,
Что одного они закала;
Лишь организму своему
И личным свойствам сообразно,
Они живут и поступают разно:
Кому — возвыситься назначено, кому
Во прахе вечно пресмыкаться.
Но если так, могло ли статься,
Чтоб дева юная, прекрасна и мила,
Дрянную Крысу — Солнцу предпочла?
Все обсудив и взвесив тоже,
Я к выводу пришел, что души непохожи
Красавиц и мышей нисколько меж собой.
Но спорить стали бы напрасно мы с судьбой:
Тому, что суждено, исполниться над нами
Не помешает черт со всеми колдунами.
О. Чюмина
Заимствована у Бидпая и Локмана (прим. к б. 19 и к б. 140). По своему содержанию басня имеет много общего с Эзоповой басней "Кошка, превращенная в женщину" (40).
177. Безумный продавец мудрости
(Le Fou qui vend la Sagesse)