Не могу не отметить, что редактором упомянутого приказа № 15 был известный общественный деятель профессор Оссендовский, который составлением приказа спас свою жизнь, получил автомобиль в собственность, крупную сумму денег и, сделавшись доверенным лицом барона, был отправлен в Пекин с каким-то важным поручением.
Ставший на путь беззаконного убийства невольно должен покатиться под гору. Идеология атаманов нашла свое завершение в Унгерне. Убийство доведено здесь, как бы выразиться, пожалуй, до абсурда. Как вы объясните следующее: барон высказался против проституции, приказал бороться с ней, хотел выпороть старшего врача дивизии за то, что в отряде в громадном количестве имеются больные венерическими заболеваниями. На следующий день, в первый день Пасхи (в 1921 году православная Пасха пришлась на 1 мая
За все существование Унгерна в Урге, когда было уничтожено свыше десяти процентов всех живущих в ней европейцев, не было ни одной попытки организовать какое-либо подобие суда, следственной комиссии и т. п. … Допросы обыкновенно не снимались. О совершенных казнях «пост-фактум» докладывалось «дедушке» (барону) обыкновенно в циничной юмористической форме. В помещении бывшего пограничного китайского банка (разграбленного при занятии Унгерном Урги), свило гнездо комендантство. Я думаю, ни один житель Урги не пройдет без содрогания мимо этого мрачного двухэтажного дома, в подвале которого замучены десятки ни в чем не повинных людей.
По прибытии Унгерна в Ургу, бывший служащий местной конторы Центросоюза, бывший содержатель трактира в Оренбурге, поручик Жданов, боясь ответственности за службу в этой организации (ходили слухи, что все служащие Центросоюза будут расстреляны), выпросил себе право организовать отряд добровольцев. В отряд вступили почти все мелкие служащие Центросоюза и большинство лиц, которые имели основание бояться прихода белых. Эта-то команда, получившая наименование «комендантской», во главе с Ждановым, творила суд и расправу, вместе с есаулом Безродным, штабс-капитаном Хребтовым (из Иркутска), полковником Сипайловым, его помощником, бывшим служащим Центросоюза Панковым и приближенными палачами: Чистяковым (примечание: Чистяков в настоящее время арестован китайскими властями в Хайларе), Лебедевым и другими, – залила кровью Монголию.
Между арестом и казнью иногда проходило не более полчаса, – время, необходимое для отвода жертвы на место казни. Так, например, было с весьма популярным в Монголии и Забайкалье доктором бурятом Цыбактаровым, в высшей степени гуманным и добрым человеком. (Почти исключительно на его заработок два последних года содержалась в Урге больница русской колонии, где лечилась вся ургинская беднота). Друзья его, два брата Балсановы, занимавшие очень видные посты при Унгерне, – опоздали на десять минут. Он был арестован, приведен из куреня в Маймачен, поставлен среди двора штаба дивизии и в присутствии многочисленных свидетелей, один из молодых «корнетов атаманской кавалерии» стал наносить ему удары по голове тупым топором. Несчастный доктор закрыл голову руками, руки были изрублены. Тогда повалили его на землю, и, связав руки за спину, многократными ударами превратили голову несчастного в бесформенную кровавую массу. Был отдан приказ об уничтожении его семьи, – детей и о конфискации его имущества. Вскоре смерть доктора Цыбактарова была приписана «ошибке».
Между арестом и расстрелом бывшего императорского пограничного комиссара, полковника Хитрово, прошло не более двух часов. С глубоким отвращением прочел я в одной из правых газет, что причиной расстрела Хитрово послужил доказанный шпионаж его в пользу Германии.
Причиной ареста служило иногда пустяшное, даже с точки зрения Сипайлова, обвинение, но арестованных обыкновенно «принципиально» не возвращали из мрачных подвалов комендантства. К прямому обвинению пристегивались бесконечно новые. Так, по жалобе бывшего председателя торговых старшин в Урге Сулейманова (доносчик комендатуры) – был арестован присяжный поверенный Радецкий, обвиненный в вымогательстве денег у китайской фирмы (он требовал увеличения жалованья), и беженец поручик Беспалов, с которым Сулейманов имел личное столкновение из-за нескольких полен дров. (Беспалов обвинялся в хулиганстве.) Выпоротый Радецкий в порыве отчаяния обмолвился фразой: «Вы хуже большевиков». У поручика Беспалова нашли подлинные советские документы, по которым он бежал в Монголию из Советской России. Оба в скором времени были расстреляны. Передавая обручальное кольцо жене Радецкого, капитан Безродный с усмешкой поздравил ее со вдовством. Старик Сулейманов тоже не избег печальной участи. Возведенный за ряд предательств на должность главного интенданта, он просидел около двух недель на «крыше» (примечание: сажание на крышу (исключительно зимой) – один из видов наказания, пожалуй, самый распространенный, которым подвергаются чины отряда барона Унгерна. Горе тому, кто не имеет друзей, имеющих возможность передать «на крышу» кусок хлеба; сидение (иногда несколько недель) полагается без пищи и воды (вода не важна, можно есть снег). Долгое сидение на морозе и в пронзительный ветер кончается обыкновенно воспалением легких. Любимец Унгерна, сотник Болсанов, смело говоривший правду в лицо барону, на крыше простудился и вскоре умер, официально «от тифа». Пьяных привязывают к трубе) и был неоднократно порот. В порыве отчаяния, ожидая смерти, он сознался в своих предательствах лицам, разделявшим с ним одновременное наказание.
Все имущество казненных конфискуется в пользу отряда. Нашедший преступника получает в виде награды, третью часть имущества. Это незыблемое правило. Одним из основных мотивов к убийству оптика Тагильдева было «сокрытие имущества» расстрелянного владельца кузницы Виноградова. Когда не стало в отряде денег, начались настойчивые преследования богатых людей. Само собой разумеется, что работающие из-за третьей части прилагали все усилия.
Сотни жертв, удавленных, запытанных, зарубленных, изнасилованных, числятся за Сипайловым в Урге. Этот невысокий человек, сифилитик, лицо которого подергивается постоянной судорогой, руки дрожат. Человек, одержимый манией преследования, перед сном заглядывающий во все углы. Он снискал расположение барона тем, что постоянно твердит: «Мне спрятаться негде. Если прогонит «дедушка», – одна дорога – пуля в лоб». Когда нет жертв, – он тоскует и нервничает. В этот момент он похож на кокаиниста, у которого отняли кокаин. Сипайлов твердо усвоил правило: «работа контрразведки измеряется количеством жертв». В Урге развил он небывалую деятельность. Интересно, что Сипайлов гордится тем ужасом, который охватывает каждого при его появлении. Он не преминет рассказать вам при первом знакомстве об убийстве. Посылая аптеку в отряд Кайгородова, не сочувствовавшему порядкам контрразведки Унгерна, он хвастливо добавляет: «Скажите: от известного душителя Урги и Забайкалья». Ему нравится трепет женщин, которых берет он силой. Его любимая песенка: «Эй, яблочко, куда ты катишься. К Сипайлову попадешь – не воротишься». Сипайлов – садист, для которого крик истязуемой – высшее наслаждение.
Когда войска ушли из Урги, он, одетый в штатское платье замученных им евреев и задавленного Олуфсена, инструктирует вновь сформированное монгольское комендантство по части душения. Он неутомимый охотник за женщинами. Это он, помиловав на время жену удавленного Рыбака (Дуню, племянницу атамана Семенова), жил с ней, а затем задавил. Это он преследовал жен ушедших в поход офицеров, вплоть до учреждения караулов у их жилищ, за что был избит самим Унгерном в один из редких моментов просветления последнего. Он же приказал, как передают люди, сидевшие в этот момент в подвалах комендантства, при себе расстрелять десятилетнюю дочь ургинского коммерсанта И. С. Зазовского. Отец был замучен, мать изнасилована и удушена.
Капитан Безродный – молодой, щеголеватый человек, слез с коня ободранным, и через три дня имел великолепно обставленную, вплоть до центросоюзного попугая, квартиру. Он был некоторое время комендантом Урги, до того момента, когда вернулся Сипайлов, отосланный Унгерном в лазарет (на предмет освидетельствования умственных способностей). Говорят, о зверствах Безродного написана целая книга…
В Урге он рубил, резал, стрелял, насиловал и грабил. Он потребовал от сестры полковника Архипова, замученного впоследствии в присутствии самого Унгерна (в то время Архипов командовал полком и был в походе), под страхом обвинения в большевизме и смерти, – взаимности.
Вернувшийся Архпов, кстати сказать, популярный на границе семеновский офицер, требовал удовлетворения от Безродного, жаловался барону. В результате Безродного произвели в следующий чин подполковника и отправили в Улясутай, где он бесчинствовал до последнего времени (расстрел полковника Михайлова, его жены, полковника Полетика, братьев офицеров Филипповых и т. д.).
Я не говорю о женской прислуге уничтоженных евреев, этих женщин пороли за прежнюю службу, а затем выделывали с ними Бог знает что. О судьбе евреев, мне кажется, дает достаточное понятие следующее.
Жена кяхтинского купца Вихнера, убитого в первые дни, почти девочка, защищая свою честь, пыталась отравиться, а затем зарезалась бритвой. Командир 2 полка, безграмотный, вечно пьяный, бывший извозчик, есаул Хоботов, как говорят, постоянно пользовался женами расстрелянных им. Это грубое животное, с остановившимися стеклянными глазами, с открытым ртом и растрепанными белобрысыми волосами. Он носит красные брюки, громадные кожаные сапоги выше колен, которые привязаны ремнями к широкому поясу. За поясом заткнут маузер. Все пальцы его в серебряных грубых кольцах с бирюзой. (На одном пальце несколько колец.) Он плохо пишет и отдает приказания вроде следующего (орфография сохраняется): «вешаяяй всех твой Хобо». «Хобо» – страшилище разграбленных по пути на Троицкосавский заимок.
Как ни странно, многое, очень многое перенял Унгерн у своих смертельных врагов. Не все перенятое преломилось сквозь призму его «я». У большевиков брали заложниками семьи. У Унгерна семья: жена, дети, родители, родственники отвечают за преступление одного из членов семьи. (Убийство полковника Михайлова с женой; семьи Гея, семьи Немецкого и т. д.) Унгерн не признает торговли и промышленности, все должно сосредотачиваться в его интенданстве. Мужчины должны служить в отряде, женщины во всевозможных швальнях, прачечных и т. д. Все переводятся на паек. Унгерн блестяще усвоил большевистский принцип: кто работает, тот ест. Причем работой считается служба в его отряде, «в армии». Все неслужилое гражданское население является ненужным, досадным придатком, которое уничтожить, к сожалению, невозможно.
Когда Унгерна просили оставить в Урге хотя бы одного фельдшера, причем указывали, что в городе развиваются эпидемические заболевания и больные остаются без всякой медицинской помощи, Унгерн ответил: «Пусть не болеют».
В приказе № 15 предписывается отбирать (конфисковать и реквизировать) оставшиеся в Советской России продукты и все нужное для армии, причем словесно разъяснялось, что тот, у кого осталось имущество, – ясно – большевик, ибо большевики отобрали все у контрреволюционеров, у большевиков все конфискуется, у белых – реквизируется (за деньги). Как широко может толковаться «нужное для армии» видно хотя бы из того, что Сипайлов в Урге не стеснялся захватывать яйца из-под наседок.
Страшную картину представляла из себя Урга после взятия ее Унгерном. Такими должны были быть города, взятые Пугачевым. Разграбленные китайские лавки зияли разбитыми дверьми и окнами. Трупы гамин-китайцев, вперемежку с обезглавленными, замученными евреями, их женами и детьми, – пожирались дикими монгольскими собаками. Трупы казненных не выдавались родственникам, а выбрасывались впоследствии на свалку на берегу реки Сельбы и пожирались собаками. Можно было видеть разжиревших собак, огладывающих занесенные ими на улицы города руку или ногу казненного. В отдельных домах засели китайские солдаты, и, не ожидая пощады, дорого защищали свою жизнь. Пьяные, дикого вида казаки в шелковых, награбленных халатах поверх изодранного полушубка или шинели, брали приступом эти дома и сжигали их вместе с засевшими.
На воротах и фонарях качались трупы повешенных (в первый день барон повесил на воротах лично женщину за воровство). Грабили еврейские дома. Все думали, что грабеж будет продолжаться недолго. Говорили, что в отряде существует традиция, по которой город отдается на три дня взявшим его. Евреев прятали. Когда же 11 человек евреев (в том числе женщины и дети) были арестованы у монгольского князя Тохтохо-гуна, отведены в комендантство, и стали доходить слухи о невероятных пытках и насилиях над женщинами, а затем трупы замученных были выброшены недалеко от города, – всем стало ясно, что это не погром, не стихийный взрыв природной ненависти к евреям, а ужасающее, гнусное убийство.