Об Унгерне (Из записной книжки белогвардейца)[7]

Предлагаемый мною материал рисует одну из самых ярких и жутких страниц Гражданской войны в Сибири. Собрать его побудило меня главным образом то, что я стал невольным свидетелем многих описанных мною фактов. Кроме того, мне хотелось сохранить в памяти моих бывших белых соратников Унгерна, как пример того уродливого явления, которое получило в истории название «атаманизма», и которое, несомненно, явилось одной из главных причин поражения белых в Сибири. Лишь для того, чтобы вызвать более доверия к действительности описываемых мною фактов, я должен сказать о себе следующее.

Решив, что в Гражданской войне я не могу оставаться пассивным, я присоединился к так называемым «белым» в первом же вооруженном столкновении, в котором я мог принять участие. Это были восьмидневные декабрьские бои в Иркутске (1917 год). После них мне пришлось бежать из Иркутска, так как мне угрожал со стороны большевиков арест. Я скрылся в сербском эшелоне и был довезен сербами до станции Маньчжурия на китайской границе.

Попав в Китай, я вступил в так называемый отряд полковника Орлова, формировавшийся в Харбине. Но сразу же, по вступлении, был отправлен обратно в Иркутск, с бумагами к одному из офицеров, организовавшему офицерскую и учащуюся молодежь для восстания против большевиков. Жил я в Иркутске нелегально, и вскоре попал в первые ряды заговорщиков – в штаб.

Сибирь, по реке Енисею, была разделена заговорщиками на две части. Наш штаб руководил организацией восстания в восточной половине Сибири. Я был при штабе офицером для особых секретных поручений (таких офицеров было два). Весною 1918 года мне было приказано наладить связь с Забайкальем и атаманом Семеновым. Атаман отступал от китайской границы, на железной дороге происходили бои.

Мне удалось у представителя местной Советской власти получить разрешение на научную археологическую экспедицию к русско-монгольской границе. Под видом археологической экспедиции я наладил связь повстанческого штаба с рядом городов Забайкалья; проник в Монголию, и, сделав верхом около 2 тысяч верст, прибыл в штаб атамана Семенова и к военному министру автономной Сибири.

Через своих людей я вновь связал их с повстанческим штабом. В конце июня 1918 года военный министр автономной Сибири, с согласия атамана, приказал мне выехать на русско-монгольскую границу под Троцкосавск для организации, именем сибирского правительства, отрядов и для нанесения ударов в тыл большевикам на единственную коммуникационную линию, приблизительно в районе Забайкальских тоннелей.

3 сентября 1918 года сформированным мною отрядом был занят Троицкосавск (было взято в плен полторы тысячи мадьяр, 38 пулеметов и т. д.).

В ноябре 1918 года министр иностранных дел Сибирского правительства в Омске предложил мне выехать с секретным поручением в Монголию для освещения нового движения среди монгол и бурят, которое впоследствии вылилось в пан-монгольское движение. Через полгода (за это время произошел переворот Колчака) я уехал в Монголию, где и принял участие в той борьбе, которую вело Сибирское правительство против панмонгольского движения, организованного японцами при посредничестве атамана Семенова.

В Монголии я женился на дочери бывшего Русского Императорского Советника при Монгольском правительстве, бароне П. А. Витте (Петр Александрович Витте, двоюродный брат бывшего царского премьера Сергея Юльевича Витте. – Б.С.).

Приход Унгерна в Монголию застал меня в столице Монголии Урге.

Первым домом, захваченным солдатами Унгерна, был наш дом – квартира Советника – бывшее Русское Консульство. И я до сих пор не могу забыть, как оборванные и полузамерзшие казаки Унгерна, разбив прикладами окна в доме, под пулеметным огнем засевших за домом во рву китайцев, – через окно ворвались в него. Из сорока человек ворвавшихся более половины знало меня по деятельности на русско-монгольской границе в 1918 году.

Унгерн-Штернберг был одним из лидеров панмангольского движения, против которого на стороне Сибирского правительства адмирала Колчака я действовал. В течение пяти месяцев, когда Урга была положительно залита кровью, я ждал конца. Но мне посчастливилось: я произвел хорошее впечатление на Унгерна, который чрезвычайно доверял «первому впечатлению». Я был оставлен при штабе и сейчас же откомандирован в распоряжение монгольских министров внутренних дел и финансов.

В конце июля (очевидная описка, следует читать: июня. – Б.С.) Унгерном, ушедшим в Россию, была прислана в Ургу телефонограмма с приказом немедленно расстрелять четверых человек. В списке была моя фамилия. По счастливой случайности, телефонограмму принял дежурный офицер, фамилия которого была также в числе четырех.

Я бежал по уртонам (монгольский пони-экспресс), на озеро Буир-нор, к Хайлару, сделав в течение пяти с половиной дней около 1200 миль и переменив 44 коня. Мне удалось проникнуть в Китай мимо китайских постов, на дне телеги, прикрытым несколькими брезентами. В Хайларе в это время были сосредоточены китайские войска, которые предполагалось двинуть против Унгерна. Бежавшие унгерновские офицеры арестовывались китайцами, и немало из них кончили свое существование в средневековой Цицикарской тюрьме.

В Хайларе меня долго прятал один из старожилов, богатый бурят, пока не взял меня под свое покровительство баргутский князь Ц. (вероятно, Цэндэ-гун. – Б.С.), узнавши о том, что я являюсь зятем русского Советника, который в прошлом сильно помог ему. Я никогда не забуду, как воинственный баргут привез меня в штаб китайских войск и хладнокровно обмахиваясь шелковым китайским веером, заявил повскакавшим от изумления китайским офицерам о том, что я только что от Унгерна из Урги, и что я его гость. А потому, всякое оскорбление, нанесенное мне, он будет считать личным оскорблением.