Дефолт

Что случилось? 17 августа 1998 г. глава правительства Сергей Кириенко объявил о введении «комплекса мер, направленных на нормализацию финансовой и бюджетной политики». По факту это означало, что правительство приостанавливает выплаты по своим облигациям и перестает поддерживать курс рубля, в тот момент составлявший чуть более 6 рублей за доллар. К 9 сентября соотношение было уже 20,8 к 1, а в обменниках и вовсе требовали 25 рублей за доллар. Хотя 14 августа, за три дня до дефолта, президент Ельцин заявил, что девальвации не будет, «твердо и четко».

Уже 17 августа банки перестали выдавать наличные со счетов, а на улицах выстроились очереди вкладчиков. Центробанк объяснил, что «проблема российской банковской системы состоит в том, что у большинства банков, особенно крупных, обязательства выражены в валюте, а активы — в рублях». На многих предприятиях начались увольнения без выплаты расчета: бизнес понимал, что так сейчас поступают слишком многие, чтобы всех могли наказать.

Дефолт подкрался настолько незаметно? Нет, ситуация «читалась» за несколько месяцев до обвала. Российский бюджет мучился нехваткой средств: мировые цены на нефть редко превышали 25 долларов за баррель, а к июню 1998 г. «бочка» стоила всего 10,77 доллара (сказался «азиатский кризис» 1997 г.). Собираемость налогов в России невысока, поскольку оппозиционная Госдума, где большинство составляли коммунисты, блокировала инициативы по налогам. В начале десятилетия проблему решили бы эмиссией ничем не обеспеченных денег — инфляция тут выглядела меньшим из зол. Но закон 1994 г. эту меру запретил.

Правительству оставалось размещать на рынке государственные краткосрочные облигации (ГКО). К 1998 г. обязательства России перед иностранными держателями ГКО превысили 36 млрд долларов, а ежегодные выплаты в их пользу — 10 миллиардов. Резервы Центробанка оценивались в 24 миллиарда. По сути, государство создало финансовую пирамиду: доходы от размещения новых ГКО шли на погашение долгов по старым.

Поскольку обязательства по ГКО номинировались в рублях, правительству оказалось выгодным падение национальной валюты: с той же нефти казна получала в виде налогов почти в 4 раза больше! Другой стороной вопроса было разорение тысяч предприятий, банки закрывались десятками. По расчетам Московского коммерческого банка, потери российской экономики от дефолта 1998 г. составили 96 млрд долларов, из которых 45 млрд пришлось на банки, 33 млрд — на частный сектор, а 19 млрд — на граждан.

Беднейшим россиянам пришлось голодать? Статистика отразила разве что небольшой скачок смертности от инфарктов и инсультов. В сентябре цены на потребительские товары выросли на 38,4 %, а на импортные сигареты — в разы. По воспоминаниям современников, население восприняло гиперинфляцию куда спокойнее, чем потрясения 1991–1992 годов. Почти никто не угрожал властям революцией, требуя вернуть свои вклады. Были очереди у банков и в магазины: народ сметал продукты длительного хранения, пытаясь обогнать рост цен. Многие состоятельные граждане просто улетали в теплые страны, пока не кончится «этот бардак»: мол, мне нервы дороже. Зато мигом опустели рестораны, клубы, даже автомобилей на улицах стало меньше: люди экономили на бензине. В провинциальных магазинах и столовых стали нормой толстенные тетрадки с «безналичными» долгами постоянных покупателей. Граждане не забыли навыки выживания в условиях советского дефицита и легко отказались от «буржуазных» привычек, не успевших стать образом жизни.

Как дефолт 1998 г. отразился на динамике российской экономики? Вслед за катастрофическим падением наметился долгосрочный рост. Стоимость труда снизилась, сделав рентабельными целые отрасли. «После дефолта оказалось, что выгодно вкладывать в сельское хозяйство, — говорит директор Центра аграрных исследований РАХН Александр Никулин. — Первосортная земля на юге России и крестьянский труд стоили копейки, а прибыль от экспорта продовольствия — в твердой валюте. Да еще и несколько урожайных лет выдались. Пшеница приносила 400 % годовых — больше нефти и газа. Неудивительно, что основные агрохолдинги возникали вокруг крупнейших бизнесменов: Потанина, Дерипаски. А «Газпром» владел территориями размером с Тульскую область». Ту же одежду стало выгоднее производить в России, а не покупать в Турции и Китае за валюту. Даже российские IT — технологии оказались востребованы: в 1999 г. «Лаборатория Касперского» открыла офис в Великобритании, ABBYY — в США.

Кто герой? 69–летний премьер — министр Евгений Примаков, академик — арабист, бывший член политбюро ЦК КПСС, министр иностранных дел и глава Службы внешней разведки. Сменил во главе правительства непопулярного 37–летнего Сергея Киреенко, прозванного журналистами «Киндер — сюрприз». Никогда профессионально не занимавшийся экономикой Примаков отказался от популистских шагов, которые обсуждались в парламенте, — прежде всего от эмиссии денег, не обеспеченных золотовалютными резервами. Это вылилось в жесткую макроэкономическую политику, при которой бизнес представлял себе хотя бы ближайшую перспективу для инвестиций. Как сказал о работе кабинета Примакова вице — премьер Борис Немцов: «Он просто ничего не делал, и это помогло промышленности вырасти в 1999 году на 20 %». В этой фразе есть преувеличение: правительство Примакова провело ряд налоговых реформ — пусть они были разработаны прежней командой, но не смогли пройти через оппозиционную Думу. Кроме того, Примаков не стал кормить верных Кремлю олигархов, на что те, вероятно, рассчитывали.

Получается, кризис 1998 г. был не столько экономическим, сколько политическим? Во многом. Смены курса при Примакове не произошло. Просто во главе правительства оказался человек, которого думская оппозиция воспринимала как своего. Не имея необходимости ежедневно лавировать и искать поддержки, Примаков сосредоточился на том, чтобы страна жила по средствам и сохраняла условия для роста экономики. И ситуация быстро нормализовалась.

Младенцы на продажу

Что случилось? В Тульской области вынесен приговор по первому в российской истории уголовному делу по статье «Торговля несовершеннолетними». Замглавврача Щекинского роддома 49–летний Руслан Карагулян продавал новорожденных младенцев. Десятками!

Он их воровал, что ли? Нет. Когда здоровая женщина записывалась в роддом на аборт, Карагулян уговаривал ее родить, передать младенца в хорошие руки и получить около 2000 долларов. Ситуации бывали разные: одним женщинам аборт делать нельзя или рискованно, другие спохватились, когда срок уже 3–4 месяца. Далее врач принимал роды и несколько дней держал ребенка в больнице, пока решали вопрос с покупателем, который за 10–15 тыс. долларов получал полный пакет документов для предъявления в загс — мол, это его биологический ребенок. Врач не жадничал: бланки и справки покупал на стороне, делился с начальством добычей, держал посредников для обмена ребенка на деньги. Одна его помощница искала неблагополучных рожениц в женских консультациях. В суде удалось доказать, что Карагулян с компаньонами продали лишь одного младенца, а еще три сделки у них сорвались.

Как реагировало общество? Разве у сделок с младенцами была пострадавшая сторона? На это и упирали сторонники Карагуляна: врач находил семьи никому не нужным детям, профилактировал аборты, повышал рождаемость в эпоху «демографической ямы». Да, не совсем по закону. Вероятно, если бы в СМИ история подавалась именно так, Карагулян мог стать героем. Но журналисты часто транслировали догадки и версии следствия. Будто родившихся с дефектами детей усыновлять никто не торопился, а Карагулян был вынужден отправлять таких младенцев на трансплантацию органов, чтобы прикрыть нелегальные роды. Но ничего подобного доказать не удалось: Карагулян получил 4 года лишения свободы — меньше посредников, за услуги которых он платил.

Случай в Тульской области редок для 1990–х. Но сама по себе торговля младенцами перестала быть табу. Закон никак не запрещал посредникам искать женщин, готовых родить ребенка за границей и передать его американской или британской семье за вознаграждение. Суррогатное материнство не запрещалось российскими законами, но порядок усыновления не был прописан, и дилеры предпочитали искать «рынки сбыта» за границей. Рассуждать в такой трактовке о таинстве деторождения советскому человеку тоже не пришло бы в голову. Впрочем, среди стремительно обнищавщего населения не наблюдалось ажиотажа среди желающих родить за 20–30 тыс. долларов. Предложение не превышало спрос.

1999 год