Глеб с сомнением посмотрел на кучку пленных: а что, если кто-то из них попытается сбежать? Будто прочитав его мысли, от толпы отделился тот самый смуглый мужчина, который переводил его слова с немецкого во время стычки. Он явно волновался, бледность проступала даже через его смуглую кожу. Он ткнул себя в грудь, с сильным акцентом произнес по-немецки:

— Я — Михай. Мы будем делать все, что скажете! Мы не хотим воевать! Мы хотим мир! Мы и русские вместе! — Он перехватил недоверчивый взгляд разведчика, снова горячо стукнул себя в грудь: — Мы все сделаем как надо! Скажите, господин офицер. Мы не станем убегать, не хотим к немцам. Русские добрые, не звери. Немцы — звери, убийцы. Простите нас.

Шубин хоть и с неохотой, но согласился:

— Хорошо, — он старался говорить по-немецки отчетливо и громко, чтобы пленный понимал каждое его слово. — Идите с ним, помогите ему. Если побежите, он выстрелит.

И сразу повернулся к Ломидзе, чтобы повторить приказ на русском: «Попытка к бегству — стреляй», но тот метнул тревожный взгляд на сосредоточенную на очередной перевязке Алечку и замотал кудрявой смоляной головой — не надо при ней. Ему так хотелось уберечь свою юную Алю от ужасов и тягот войны, пускай хотя бы на эти короткие часы отдыха.

Девушка тем временем закончила обработку последнего раненого и кивнула Глебу:

— Пойдемте внутрь, осмотрю вас.

Шубин шагнул в вагончик, здесь уже был организован полевой госпиталь. Врач под крики раненых вытаскивала из тел осколки, зашивала раны. Анестезию в крошечный медпункт доставить не успели, поэтому все операции шли на живую, только бодрый голос врача перекрывал стоны страдающих людей:

— Ну все, все почти. Терпи еще, пару стежков, и отпущу. Катерина, шевелись, ну промокни, уже лужа натекла крови. Промокни.

Суетилась операционная медсестра, гремели инструменты, стоял густой запах смеси крови и пороховых газов, которыми пропахли пленные. Аля подтолкнула Шубина к свободной лавке, которая была отделена от других подвешенной к потолку простыней:

— Давайте помогу снять форму и рубаху, товарищ Шубин.

Глеб смутился, что медсестра, которая казалась ему совсем еще девочкой, будет сейчас ему помогать раздеваться. Он буркнул:

— Я сам, — потянул рукава гимнастерки и едва удержался от крика. Гимнастерка и нательная рубашка, пропитавшись кровью, потом, намертво прилипли к коже. И когда разведчик попытался снять одежду, спину будто кипятком обварило. Он сжал зубы, потянул ткань, но содрать одежду не смог. Аля поспешно остановила его:

— Нет, нет, так нельзя! Вы можете повредить раны еще сильнее. Придется размачивать водой. Сейчас. Ложитесь на лавку, спиной вверх.

Глеб, взмокший от острой боли, рухнул на лавку. После обеда его начало знобить, накатила страшная усталость. Ему хотелось хоть на несколько минут наконец расслабиться. Рядом загрохотало ведро, заплескалась вода.

— Терпите, — Аля провела мокрой тряпкой по форме, чтобы засохшая сукровица размокла и отклеилась от кожи. Шубин сжался от неприятных ощущений, впился пальцами в грубое дерево. Спина его пылала, тело сотрясалось от судорог. Успокаивал эту боль шепот Алевтины:

— Тише, тише, еще вот чуть-чуть осталось. Капельку. Вот уже только на плечах. — Наконец она потянула ткань и убедилась, что одежду можно снять, не сильно травмируя кожу.

Шубин сквозь стиснутые зубы просипел:

— Я сам, дальше сам.

Раздались легкие шаги, Аля направилась на улицу за теплой водой, которая уже закипала на костре у вагончиков: