— Да, любое движение, и я прострелю тебе голову. Я задаю вопросы — ты отвечаешь.
Шубин кивнул, понимая, что надо идти на сотрудничество, чтобы не схлопотать пулю в лоб. Тогда надежды на спасение не останется, а немцы все равно добудут сведения об их расположении, а потом нанесут неожиданный удар по Дмитровке, куда по-прежнему прибывают советские войска.
Довольный абверовец расхохотался:
— Так-то! Знай свое место, ты — не человек, ты — животное, слуга! Слуга нашего фюрера! А ну, говори: «Я служу Гитлеру!»
Шубина передернуло, перед глазами встали жуткие картины — мертвые влюбленные Серго и Аля, трупы часовых, Олейко, навсегда оставшийся лежать в грязи окопа. Он наклонил голову и едва слышно произнес:
— Служу Гитлеру…
Удар кулака и пинок в спину накрыли болью, перед глазами поплыли красные круги, он прохрипел громче:
— Служу Гитлеру, — сам сжал кулаки, чтобы удержаться от порыва — вскочить и врезать прямо в ухмыляющуюся рожу, да так, чтобы кровь брызнула во все стороны. А гитлеровец, довольный его покорностью, заорал на замерших пленных на ломаном русском:
— Вы — скотина! Русская скотина, вы служить нам! Или смерть!
Крайний пленный, парнишка с перевязанной рукой, вдруг шагнул вперед и выкрикнул осипшим от простуды и холода голосом:
— Я отказываюсь служить! Лучше смерть! Ненавижу Гитлера, ненавижу вас, фашистов! Я не буду предателем!
Договорить ему офицер не дал, два выстрела — и паренек мертвым рухнул на землю. На поляне установилось молчание, только эхо выстрелов звенело еще в ушах да в воздухе оседал дымок порохового газа. Шубин был в отчаянии, он ведь тянул время, как мог, согласившись подыграть фашисту. Гордость сейчас приведет только к верной смерти, ах, как жаль, что не хватило этому юному бойцу терпения. Смерть его не принесла пользы, пускай даже и умер он героем, несгибаемым, верным Красной армии и своей Родине. И все же умудренный за годы войны опытом капитан Шубин понимал: хитрость и терпение сейчас единственный шанс выжить, и не просто выжить в плену, а сбежать и предупредить своих в Дмитровке, что немцы узнали о взятии русскими сивашского рубежа, а значит, готовятся к контратаке. Он выкрикнул на немецком:
— Господин офицер, я готов все рассказать. Дайте мне карандаш и бумагу, прошу! Я нарисую укрепления в Дмитровке. Только сохраните мне жизнь, умоляю.
Гитлеровец неохотно дернул плечом, ему нравилось упиваться своей властью. Выхаживать перед строем, выбирать себе жертву и видеть страх, мольбу в глазах этих людишек. Именно из-за этого он пошел служить в «Бранденбург 800», здесь можно расстреливать, убивать без суда и следствия, выпустить пулю в любого, перед этим пытать и мучить, а затем получить за это орден. И не просто убивать во время атаки невидимого противника, но видеть мучения, слезы своих жертв. А этот наглый русский прервал его любимое занятие! В раздражении офицер вытащил из сумки блокнот и карандаш, сунул его в трясущиеся руки Шубина:
— У тебя пять минут.
Глеб начал водить карандашом по бумаге, чертить случайные линии, на ходу придумывая неправильный план расположения войск. Надо обвести вокруг пальца этого самоуверенного офицера, нарисовать фальшивую схему. Но что будет потом, после того как он дорисует план? Разведчик бросил осторожный взгляд на гитлеровца, который расхаживал перед строем, заглядывал в глаза, с усмешкой замечая ужас в глазах пленных. Тем, кто опускал лицо вниз, он зажатым в руке пистолетом ударял по подбородку и заставлял смотреть на дуло пистолета, направленное прямо на человека.
Глеб даже перестал изображать, что пишет что-то, он не сводил глаз с фашиста. В голове стучала одна мысль: «Он убьет нас всех. Он ищет первую жертву, ему не нужны сведения, не нужна информация. Только смерть и страдания. Нельзя медлить, каждая минута — шаг к смерти, к пуле из пистолета в его руках!»
И Шубин вскочил, вскинул руки вверх и тут же опустил их резко вниз, показывая — падайте! Выкрикнул на русском:
— Вниз, ложись! Огонь! — теперь он обращался к румынам с автоматами. Надо было пользоваться тем, что немцы из группы абвера расслабились, отвлеклись после того, как покинули советскую территорию.
— Огонь, огонь! — автоматные очереди разорвали воздух, некоторые пули полетели в фашистов. Пленные, румыны, гитлеровцы — все люди на поляне — бросились врассыпную, в суматохе не понимая, что происходит, куда бежать.