Шубин решил всю провизию в мешках, которую пытались забрать с собой фашисты, собрать и раздать местным. Пока деревня была оккупирована немцами, жители изголодали и исхудали — наконец есть возможность подкормить их. Он шагнул во двор, окликнул парня покрепче:
— Собирай в мешки продукты. Надо собрать всю провизию, она нам пригодится.
— Есть, — бодро отозвался парень, хотя он был перемазан с ног до головы грязью, а влажная шинель облепила тело ледяным коконом. Волосы его слиплись в грязные мокрые сосульки, все лицо было покрыто гарью и копотью, на руках и лице алели свежие ссадины после рукопашного боя с врагами. Но через черную смесь из копоти, грязи и сукровицы радостно блестели глаза. Еще одна победа, еще одна освобожденная от гитлеровцев деревня!
Вдруг кто-то рядом тонко завыл:
— Ироды, ироды, что же вы наделали! Избу мне порушили, жить старухе негде!
Шубин удивленно взглянул на старуху, которая металась по двору, подбирая куски крыши, деревяшки и свой скарб, разбросанный после минометного обстрела. Разведчик не привык слышать проклятия или ругательства в свой адрес, на освобожденных территориях местное население всегда приветствовало советских бойцов с радостью и благодарностью. Люди были счастливы освободиться от страшной власти фашистов, отдавали последнее бойцам, предлагали ночлег и скудное угощение, лишь бы хоть как-то отблагодарить за победу, за свободу, за надежду на мирную жизнь. Ведь в каждой семье кто-то из мужчин воевал, поэтому воинов-освободителей облепляли ребятишки, расспрашивали тоскующие по своим сыновьям матери, провожали ласковым взглядом жены, в котором читалось: «И мой любимый тоже вернется. Кончится война, уже почти кончилась, немного осталось потерпеть». Они дарили надежду, которая вселяла в измученных фашистами людей уверенность, что кошмар закончился, настала новая жизнь — мирная, без взрывов, без ежедневного страха, без тягот оккупации. А такое Геб встретил первый раз. Копытиха, которую так прозвали в деревне из-за фамилии Копылова, то скулила, перебирая обломки своего дома, то принималась проклинать тех, кто его разрушил. Шубин постарался утешить огорченную женщину:
— Ну не переживайте, простите, что так вышло. У нас не было другого пути. Зато теперь немцы ушли из Дмитровки и из вашего дома, вы свободны! Вернутся мужчины и помогут вам восстановить дом, снова будет мирная жизнь, слышите! Не надо так печалиться! Не надо было пускать фашистов в свой дом.
Но старуха на все его слова только качала головой и смотрела с ненавистью на разведчика. Она принялась стаскивать к забору мешки с провизией, и тут уже капитан Шубин остановил жадную старуху:
— Нет, это мы конфискуем. Это продукты гитлеровцев, и мы раздадим их ребятишкам, они голодали несколько лет. — Он позвал своих бойцов: — Ребята, забирайте, найдите избу побольше, соберите местных и отдайте им провизию! Спросите, кто может разместить нас на постой! Нужно организовать ночлег для прибывающего подкрепления.
Костлявые пальцы впились в мешок, женщина навалилась всем телом на ценный груз, завизжала:
— Не отдам, убивайте, ироды. Убивайте, дом мой порушили, на голодную смерть отправили, убивайте старуху, убивайте.
Шубин в отчаянии воскликнул:
— Да что вы говорите! Это еда для всех жителей, и вам тоже достанется, все будет поделено поровну. Никто не хочет вас убивать! — он вдруг вспомнил о том, что рассказывала девочка. Копытиха всю войну сотрудничала с фашистами, поэтому, видимо, часть запасов принадлежала ей. А сейчас после освобождения поселка пожилая женщина поняла, что пришла расплата за предательство: все жители деревни теперь будут помнить до конца ее дней этот поступок, как она всю войну прислуживала немцам за подачки в виде еды. От этой мысли Шубина передернуло, он вспомнил про десятки худеньких до синевы детских личиков с радостно горящими глазами, что встретили его в деревне, и решительно вырвал мешок из рук Копытихи:
— Нет, эта провизия на всех. Вы получите свой паек на общих правах! А сейчас отойдите.
Глеб решительно подхватил мешок, направился к воротам со двора, скомандовал остальным:
— Забираем!
Вслед ему раздался пронзительный визг Копытихи, перемежающийся проклятиями. Но у Глеба уже не было чувства вины, он теперь смотрел на несчастную старуху другими глазами. Никакой жалости к ней не чувствовал, просто собрал провиант и ушел подальше от озлобленных криков.
Чем ближе к центру деревушки он подходил, тем больше голосов и радостных криков слышал. Теперь детишки, женщины, старики уже не прятались испуганно за заборами или в подполье. Они высыпали на улицы и шумели, радовались, кричали, потому что от берега в деревню шли бойцы Красной армии. Мокрые до нитки, замерзшие, с тяжелыми грузами на волокушах, но тоже радостные очередной победе бойцы поднимались после перехода через залив на берег к деревне. Уже спешили медики с носилками, а среди них Аля. Серго бросился навстречу жене:
— Алечка, давай я помогу! Я отведу! Надо на холм, там высоко, мины! Я с тобой! — он обернулся к командиру: — Товарищ Шубин, разрешите! Я отведу, там надо провести их, чтобы на мины не попали.
От его горящих глаз у Глеба шевельнулось внутри что-то теплое, он махнул рукой в сторону полуразрушенной крепости на холме: