Изначально в Законе об ограничении иммиграции говорилось о тестировании на «каком-либо европейском языке», но после протеста, заявленного японским правительством, в 1905 году эта формулировка была изменена на «любой предписанный язык». Однако все осталось как и прежде, поскольку «предписанные языки» должны были быть выбраны парламентом, а у парламента хватало более важных дел. Надо уточнить, что тестирование проходили не все иммигранты, а лишь те, кого чиновники сочли «достойными такой чести», то есть недостойными въехать в страну.

Немного статистики: за период с 1903 по 1909 год тестированию было подвергнуто около 1 500 человек, из которых смогли успешно его пройти только 55 (то есть менее 4 %). А после 1909 года никому больше не удавалось написать диктант без ошибок!

Вот показательный пример. В 1934 году в Австралию хотел въехать еврейский писатель-коммунист из Чехословакии Эгон Киш, собиравшийся принять участие в Национальном антивоенном конгрессе, который должен был состояться в Сиднее. Генеральный прокурор Союза Роберт Мензис (впоследствии ставший премьер-министром) дал указание не впускать Киша в страну. После того как эрудированный Киш успешно прошел тестирование на английском и нескольких других европейских языках, сотрудник иммиграционной службы по фамилии Макай стал диктовать ему «Отче наш» на гэльском [93] языке. Киш отказался от продолжения теста, и ему официально запретили въезд. Аналогичная история в то же самое время произошла с британским подданным, ирландцем Джеральдом Гриффином, тоже коммунистом: его попросили написать диктант на голландском языке.

А в октябре 1936 года произошел из ряда вон выходящий случай: тест заставили сдавать родившуюся в Индии англичанку Мейбл Магдалину Фрир, намеревавшуюся выйти замуж за лейтенанта-австралийца, находившегося в процессе развода со своей женой. Какие-то доброхоты из Индии сообщили о дурной репутации миссис Фрир. Полученные сведения совпали с мнением министра внутренних дел Австралии Томаса Патерсона, который крайне негативно отнесся к тому, что армейский лейтенант готов бросить законную жену с ребенком на руках ради «какой-то бездушной авантюристки». Было дано соответствующее указание, и Мейбл Фрир в порту Фримантл пришлось писать диктант на итальянском языке. Цивилизованное государство, ХХ век – и министр внутренних дел вмешивается в личные дела свободного гражданина! Эта история вызвала большой шум, который в конечном итоге стоил Патерсону министерского портфеля. Мейбл Фрир в конце концов смогла ступить на австралийскую землю в порту Сиднея, где ее встретила толпа сочувствующих. Что же касается Эгона Киша, то ему тоже разрешили въезд по решению Высокого суда Австралии – на том основании, что гэльский язык не может в наше время считаться европейским (пока тестовые языки не были предписаны, продолжала действовать старая формулировка о европейских языках).

Закон об ограничении иммиграции действовал до 1958 года, в котором ему на смену пришел Закон о миграции, не требовавший сдачи теста под диктовку и не содержавший многих других дискриминационных положений.

Политика «белой Австралии» предполагала наличие не только «железного занавеса», но и изолирующих резерваций для коренного населения, создание которых представлялось как приобщение аборигенов к цивилизации. Аборигены не стремились жить в резервациях, отношения между ними и потомками колонистов продолжали оставаться напряженными, и вообще приобщение, которое официально называлось адаптацией, зашло в тупик.

Но во всем плохом непременно отыщется и что-то хорошее. Политика «белой Австралии» укрепляла позиции австралийских женщин (разумеется, белых), которые выступали в качестве не только хранительниц домашнего очага, но и носительниц исконных традиций. Любой уважающий себя (и желающий пользоваться уважением общества) австралиец должен был выбирать в спутницы жизни «настоящую австралийку», а не какую-нибудь иностранку, пусть даже и благородных британских кровей. Будь Мейбл Фрир урожденной австралийкой, никто из чиновников не посмел бы препятствовать ее браку, даже если бы она была содержательницей борделя или отбывшей наказание мошенницей. Свое – это свое, а чужое – это чужое.

В предоставлении женщинам избирательного права (в 1902 году) Австралию опередила только Новая Зеландия, белые жительницы которой получили возможность голосовать на выборах еще в 1893 году. Для сравнения – гражданки Саудовской Аравии получили избирательное право только в 2011 году.

«Железный занавес» периодически поднимался, когда страна испытывала острую нужду в рабочих руках: экономика всегда доминирует над политикой и определяет ее. Так, например, с 1911 по 1914 год Австралия приняла более ста пятидесяти тысяч переселенцев, и далеко не каждому из них предоставили бы членство в «Уайтсе» [94].

От «защитников» до резерваций

Еще в 1838 году по рекомендации британского министра по делам войны и колоний Чарльза Гранта губернатор Нового Южного Уэльса Джордж Джиппс учредил должность «защитник аборигенов». Защитник должен был стать посредником между колонистами и туземцами, способствующим установлению мирных отношений, защищающим права аборигенов и т. п. На деле эти «защитники» не защищали своих подопечных, а пытались их контролировать (довольно неуспешно) и нередко сами пренебрегали правами своих подопечных – например, официально подтверждали, что такие-то земли свободны и подлежат заселению колонистами, несмотря на то что на них проживали аборигены. По большому счету, «защитники» не лгали, потому что аборигены изгонялись и земли действительно становились свободными. Поселения, которые устраивались миссионерами с целью «адаптации», тоже были завуалированной попыткой контроля, хотя на словах это и выглядело иначе.

«Главной причиной, которая побуждает учреждать миссии, является стремление увести молодежь туземных племен от оскверняющего и разрушающего мораль влияния мерзких практик, которые пока еще распространены среди аборигенов, живущих в дикой местности», – говорил один из видных миссионеров, конгрегационалист [95] Джордж Таплин.

Идеальная схема отношений с туземцами была такой: они должны были жить там, где им предписано (на самых худших землях, малопривлекательных для белых людей), вести себя смирно и выполнять тяжелую работу за символическую плату, чаще всего – за кров и еду. Скученность и плохие бытовые условия в миссионерских поселках приводили к частым вспышкам инфекционных болезней, к которым аборигены были особенно восприимчивы. Разумеется, никто из них не горел желанием селиться в миссиях, и даже бесплатные продуктовые пайки, выделяемые от правительственных щедрот, не могли их туда завлечь.

Во время экономического спада девяностых годов XIX века аборигенов начали широко использовать в качестве дешевой рабочей силы, охотно принимавшей вместо денег спиртные напитки или опиум, завезенный в Австралию китайцами. Аборигены, не видевшие в пороках белых людей ничего плохого, очень быстро втягивались в пьянство и курение опиума, что приводило к деградации целых общин.

Рабочие аборигены (канаки) на плантации сахарного тростника с надзирателем позади группы. 1890

Жестокость белых людей, инфекционные болезни, пьянство и наркомания привели к резкому сокращению численности аборигенов (примерно в пять раз за XIX век). Первый Закон о защите аборигенов был принят в Виктории в 1869 году, но тогда подобная практика не получила широкого распространения. В 1897 году Закон о защите аборигенов и ограничении торговли опиумом приняло Законодательное собрание Квинсленда. Вскоре аналогичные акты появились во всех остальных колониях. Законы касались не только аборигенов, но и метисов-полукровок, которых было довольно много, поскольку белые мужчины часто подвергали насилию туземных женщин или же использовали их в качестве сексуальных рабынь.

Защита аборигенов выражалась в запрете продажи им спиртного и опиума, а также в запрете найма их на работу без заключения договора при участии защитника аборигенов. Договор гарантировал получение денег (а не только еды и выпивки). Правда, ставки, установленные для аборигенов, были гораздо ниже того, что получали за аналогичный труд белые. Закон о минимальной плате для рабочих-аборигенов устанавливал ставку, которая была в восемь раз меньше, чем у белых работников, а свыше минимума аборигенам обычно не платили.

По новым законам защитники аборигенов контролировали не только трудовые отношения, но и вообще все сферы жизни своих подопечных. По своему усмотрению они помещали аборигенов в резервации (миссии правительства колоний взяли в свои руки) и их руководители стали государственными чиновниками). Подобные действия объяснялись «заботой» о тех, кто якобы не мог прокормить себя в обычных условиях проживания. В идеале трудоспособные мужчины должны были работать на фермах, а старики, женщины и дети – жить в резервациях.

Если мужчина-абориген признавался «опасным для общества», то его тоже помещали в резервацию. Стать «опасным для общества» было проще простого: одна жалоба со стороны белого человека приводила к пожизненному навешиванию подобного ярлыка. Жалобы представлялись в письменном виде, ведь по ним принималось бюрократическое решение, и многие из них сохранились до наших дней. Среди поводов можно встретить такие, как «дерзко посмотрел», «не уступил дорогу», «напугал своим воплем», «отказался от работы» или «не ищет работу». Не заплатить аборигену заработанные гроши и припугнуть принудительной изоляцией в том случае, если он станет настаивать на расчете, было в порядке вещей. Одно слово белого человека перевешивало слова всех аборигенов, вместе взятых, так что на деле вместо закона царил произвол. В сельской местности полиция не утруждала себя расследованием мелких краж, а хватала первых подвернувшихся под руку аборигенов, предъявляла им обвинение и депортировала.

Ферма аборигенов. 1914