Изнанка земельной реформы

Могущество сквоттеров попытались было подрубить земельной реформой, которая имела целью сделать землю доступной для мелких собственников, занимавшихся интенсивным сельским хозяйством (выращивание пшеницы и других культур)[75]. В начале шестидесятых годов XIX века во всех колониях были приняты законы о свободном выборе земельных участков, позволявшие желающим приобретать по доступным ценам до 250 гектаров казенных земель. Предполагалось, что люди массово скупят землю, находившуюся в аренде у сквоттеров, в результате чего вместо одного магната появятся десятки скотоводов. Собственно, именно с этой целью и было установлено ограничение «не более 250 гектаров в одни руки». Но хорошая задумка (то ли намеренно, то ли из-за своей непродуманности) привела к обратным последствиям: используя лазейки в законе и действуя через подставных лиц, сквоттеры получили возможность скупить лучшие из арендуемых ими земель по низкой цене. Мелким фермерам достались самые плохие земли, которые стали для них не столько источником благосостояния, сколько обузой.

Впечатление о том, как нелегко приходилось этим несчастным, можно составить хотя бы по рассказу классика австралийской литературы Генри Лоусона [76] с говорящим названием «Прелести фермерской жизни». Герой рассказа, избравший для себя фермерскую стезю, в результате оказывается в сумасшедшем доме и жалеет только об одном – что он не оказался здесь до того, как решил заняться сельским хозяйством. Трагическое соседствует у Лоусона со смешным: в том же сумасшедшем доме оказывается и разорившийся сквоттер, с помощью разных уловок отнявший ферму у главного героя.

Богатые и влиятельные сквоттеры чинили фермерам-конкурентам множество препятствий, вплоть до поджогов ферм и применения физического насилия. Однако австралийская действительность сильно способствует закалке характеров, так что фермеры старались давать своим противникам достойный отпор и использовали политические методы для защиты своих прав.

Эдвард Уинстенли. Политическая карикатура, критикующая земельные реформы губернатора Джорджа Гиппса. 1845

Власти колоний были вынуждены выступить в поддержку фермеров, на сей раз не только на бумаге, но и на деле. Второй этап земельных реформ несколько исправил ситуацию, положив конец большинству злоупотреблений «столпов общества». Действенным экономическим способом воздействия на крупные хозяйства стало гибкое налоговое законодательство, сделавшее невыгодным сосредоточение большого количества земли в одних руках. Еще дальше правительства колоний пошли во время экономического кризиса девяностых годов XIX века.

Была сделана ставка на обеспечение землей нуждающихся, чтобы они смогли прокормить себя сельскохозяйственным трудом. Разумеется, власти понесли большие расходы, скупая земельные участки, чтобы сдавать их в аренду мелкими площадями по минимальной (зачастую – символической) цене, зато им не пришлось тратиться на содержание обнищавших граждан и удалось сохранить стабильность в обществе, избежав социальных взрывов и потрясений. В результате на начало ХХ века в Австралии наличествовало развитое сельское хозяйство, большая часть продукции которого (в первую очередь шерсть) шла на экспорт.

Демократизация общественной жизни

Что же касается демократизации общественной жизни, то главными показателями здесь были отмена имущественного ценза для избирателей и предоставление избирательного права женщинам. Процесс демократизации растянулся надолго: если в Южной Австралии всеобщее избирательное право для мужчин было введено в 1856 году, а в Новом Южном Уэльсе – в 1858 году, то Западная Австралия созрела для этого только в 1907 году, уже будучи членом Австралийского Союза. Первыми получили возможность голосования на выборах в законодательные советы женщины Южной Австралии (1894 год), а последними – женщины Виктории (1909 год).

Большое значение имело принятие на рубеже веков ряда законов, регулировавших отношения между работниками и нанимателями. Во второй половине XIX века Австралия пережила расцвет профсоюзного движения. Несмотря на то что профсоюзы в то время объединяли в своих рядах менее 10 % рабочих, им удалось добиться введения восьмичасового рабочего дня и достойного уровня заработной платы для своих членов. Какой уровень можно было считать достойным? Такой, чтобы работник мог спокойно содержать жену и детей (как минимум двух), живя при этом в отдельном доме. Преимущества привлекали в профсоюзы новых членов и способствовали созданию новых организаций.

Рабочие защищают свои права

Со временем рабочие начали задумываться о создании лейбористских партий и представлении собственных интересов в законодательных собраниях. Уже в 1891 году в парламенте Нового Южного Уэльса появилась фракция лейбористов, стоявших на твердых социал-демократических позициях [77]. Впоследствии лейбористы объединились с либералами (иначе и быть не могло, ведь во многом их политические взгляды совпадали), и в начале ХХ века в Австралии были введены социально-экономические новшества, которые, по сути, привели к установлению «латентного австралийского социализма» («латентного», поскольку он не предполагал никакого насильственного передела собственности), для которого было характерно наличие социалистических благ без доминирования социалистических установок. Все споры между нанимателями и работниками решались через правительственные арбитражные суды, что сводило к нулю поводы для забастовок, за соблюдением условий труда следили правительственные комиссии, а рабочие получали выплаты в случае болезней или производственных травм.

Однако путь к этому «рабочему счастью» оказался весьма непростым и растянулся почти на десятилетие. Начался он в сентябре 1889 года на Джондарианской стригальне, расположенной на юге Квинсленда, – одной из крупнейших и старейших австралийских стригален. Стрижка овец – дело сезонное, производится она в конце весны и по осени. К началу каждой стрижки владельцы стригален нанимали временных работников, условия работы и проживания которых оставляли желать лучшего, как и оплата их труда. Не разгибая спин, люди стригли овец шесть дней в неделю с раннего утра до позднего вечера. Жили они в бараках, питались кое-как и штрафовались за малейшую провинность. Считалось, что временные работники не могут рассчитывать на что-то лучшее, тем более что в желающих недостатка не было. Однако в 1889 году квинслендские стригали объединились в профсоюз и потребовали от всех владельцев стригален нанимать на работу только членов профсоюза с соблюдением определенных условий.

Администрация Джондарианской стригальни отказалась выполнять требования профсоюза. В ответ члены профсоюза разбили у стригальни лагерь и объявили, что не уйдут никуда до тех пор, пока их требования не будут удовлетворены. Стрижкой занялись штрейкбрехеры, которых охраняли нанятые администрацией бандиты (обычная практика). Но когда шерсть доставили в Брисбен [78], портовые грузчики отказались перегружать ее на уходящие в Британию корабли. А шерсти было много – 190 кип [79]! В итоге владельцам квинслендских стригален пришлось принять требования профсоюза. Эта победа побудила к аналогичным действиям профессиональные союзы стригалей в других колониях. За стригалями потянулись представители других профессий, в первую очередь моряки и портовые рабочие, которым приходилось выполнять тяжелые работы в плохих условиях.

В августе 1890 года судовладельцы из Виктории отказались обсуждать с моряками требование об увеличении заработной платы до тех пор, пока те не выйдут из Мельбурнского объединения профессиональных союзов. Первыми забастовали моряки, к ним присоединились портовые рабочие и шахтеры, стригали тоже не остались в стороне, а вскоре в Виктории бастовали члены всех профсоюзов. Забастовка перекинулась на Уэльс и Квинсленд, где овцеводы отказались от сотрудничества с профсоюзом стригалей. Для устрашения и усмирения бастующих повсеместно применялись войска, зачинщики отдавались под суд, работодатели не шли ни на какие уступки бастующим, прекрасно понимая, что долго их протест продолжаться не может: когда дома становится нечего есть, человек хватается за любую работу, не придираясь к условиям.

Локальные забастовки продолжали вспыхивать до 1896 года, но в конечном итоге работодатели одержали победу над профсоюзами. Однако классовый антагонизм, доселе несвойственный австралийскому обществу, изрядно озадачил как предпринимателей, так и политиков. Девяностые годы и без того выдались сложными – спад экономики, засуха, нашествия кроликов на поля, – а тут еще и постоянные рабочие волнения. Умные люди понимали, что со временем котел рабочего недовольства будет кипеть все сильнее и сильнее и дело может закончиться не очередными массовыми забастовками, а чем-то похуже. Либералы первыми начали прислушиваться к лейбористам, а затем то же самое сделали и консерваторы, которые, при всем своем радикализме, понимали, что «плохой компромисс в любом случае лучше хорошей тяжбы» [80]. В результате противоречия между работниками и работодателями были в значительной мере сглажены на правительственном уровне.

На пути к объединению

Разумеется, рано или поздно должны были возникнуть тенденции объединения разрозненных колоний в единое государство. Да, колонии конкурировали друг с другом, и условия жизни в них сильно различались, но в то же время различия постепенно сглаживались, экономические интересы колоний сплетались в один тугой клубок, а проблемы, которые ставила перед австралийцами жизнь (вспомним хотя бы кроликов), требовали координации усилий по их решению. Кроме того, таможенные барьеры стали серьезной помехой в развитии торговли и всей экономики в целом.

Первым шагом к объединению стала первая межколониальная (то есть общеавстралийская) торговая выставка, состоявшаяся в 1870 году в Сиднее. Логическим продолжением межколониальных выставок стала Сиднейская международная выставка 1879 года, в которой, кроме австралийских колоний, приняли участие более двадцати стран.

Кроме экономических соображений, к объединению подталкивали и политические, в первую очередь – соображения безопасности. Власти колоний понимали, что им нужна надежная военная защита от морских вторжений, обеспечить которую можно было лишь сообща. От кого собирались защищаться австралийцы? В первую очередь от России и США, стремившихся утвердить свое влияние в южной части тихоокеанской акватории, а также от японцев, которые после прекращения своей добровольной изоляции начали вести себя весьма агрессивно. Угрозу создавали и объединившаяся Германия, которая не скрывала своих завоевательских планов и в рамках этого захватила северо-восточную часть Новой Гвинеи, и Франция, добавившая к своим колониальным владениям Новую Каледонию. Премьер-министр Нового Южного Уэльса Генри Паркс, вклад которого в дело объединения колоний трудно переоценить, не раз повторял, что «язык силы является наиболее убедительным, чем все прочие языки». Отношения с метрополией, предоставившей колониям формальную самостоятельность, тоже складывались непросто. Великобритания рассматривала австралийские колонии в качестве подчиненных партнеров, зависимых от нее «младших сестер», а австралийцев такой подход совершенно не устраивал, особенно с учетом возросшего национального самосознания. К девяностым годам XIX века во всех колониях большинство составляли местные уроженцы, ощущавшие себя австралийцами, а не англичанами, ирландцами или кем-то еще.