Книги
Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том III
Энгельгардт признал Утёса классным рысаком и не только оставил его на центральном пункте, но и обратил на него внимание смоленских коннозаводчиков. По его указанию Константинович покрыл Утёсом свою Тучу, которая и принесла ему Комету. С 1884 года Утёс в течение четырех лет находился на пункте в Витебской губернии, где крыл кобыл на небольшом заводе Л.И. Писарева. Здесь от Утёса родилась белая Унеси-Горе, много лет спустя показавшая выдающуюся резвость. К сожалению, успехи Унеси-Горе были показаны, когда ее отца уже не было в живых. Писарев взял к себе на пункт Утёса только потому, что Энгельгардт высоко ценил этого жеребца и всем говорил, что покроет с ним лучших своих кобыл. Однако Энгельгардт продал свой завод в январе 1883 года, а в апреле того же года умер. Писарев, памятуя разговоры с Энгельгардтом, поспешил взять Утёса к себе на пункт. Будь жив Энгельгардт, судьба Утёса была бы иная.
Утёс родился в 1877 году и пришел в Смоленск 5 лет; когда же ему минуло семь, ушел на пункт к Писареву. Он вернулся в конюшню одиннадцатилетним. К тому времени уже успели забыть слова Энгельгардта, и Утёс четыре года трепался на крестьянских пунктах, получил запал и в 1892 году был продан. Таким образом, эта замечательная лошадь никогда не была в сколько-нибудь хорошем заводе. Тем не менее Утёс дал такую кобылу, как Комета, и такую призовую знаменитость, как Унеси-Горе. Унеси-Горе Измайлов купил для Дубровского завода, но, придя в завод, она неожиданно пала.
Яковлев так описывал мне формы Утёса: «Имел длинный корпус, был пропорционален, имел выдающуюся глубину подпруги, богатейшее плечо, глубокое ребро, прямую спину и прямой круп; был сух, при этом мощный. Рост 5 вершков без подков».
Комета позднее не дала лошади, равной по классу Вспыльчивому, но оставила в Дубровке целый ряд очень полезных лошадей, многие из которых – Бесконечный, Бесследный, Бирюза и другие – бежали. Почему-то в Дубровском заводе не любили Комету. Отчасти в этом сыграл некоторую роль Карузо: он находил, что происхождение Кометы со стороны матери недостаточно фешенебельно. Это, конечно, так, ибо ее дед Добряк по отцу Силачу был неважного происхождения. Но все же это чересчур строгая оценка, ибо в остальном женская линия Кометы вполне удовлетворительна, а в отдельных частях и хороша.
По себе Комета не была хороша: она принадлежала к тому поколению рысистых лошадей, которое плохо кормилось в заводах помещиков и коннозаводчиков средней руки. А так как Константинович был именно такой коннозаводчик, то на Комете это не могло не отразиться. Однако ничего порочного в ее экстерьере не было. Это была довольно крупная и дельная лошадь с очень хорошей линией верха, но только до крупа: подвздошная кость была приподнята, типичный воробейчик выдавался вверх, круп был короток и резко спущен. Были у Кометы также дефекты в ногах, особенно в передних. Особой блесткостью и красотой эта кобыла не отличалась.
Межа (Подага – Мечка) – гнедая кобыла, р. 1886 г., завода графа И.И. Воронцова-Дашкова. Родная внучка старого голохвастовского Петушка. На выводке на это всегда указывал Измайлов, в особенности молодым охотникам. В заводе себя оправдала, дав призовой недурного класса приплод. По себе была нехороша: растянута и мелка.
Паволока (Петел – Темь) – белая кобыла, р. 1881 г., завода И.И. Воронцова-Дашкова. Рекорды 5.38 и 7.31⅓. Пришла в Дубровский завод из Новотомникова в 1891 году, жеребая знаменитым впоследствии Хвалёным. Как внучка старого Петушка пришлась особенно ко двору в Дубровке. В смысле происхождения Паволока стояла в ряду самых лучших рысистых лошадей того времени. Заводская карьера этой кобылы сложилась исключительно блестяще: она мать Хвалёного 2.15¾, Прохладной 2.32¾ (английская миля), Блуждающей 5.07½, Редкой 2.29 и других. Ее дочь Лунная, небежавшая, показала себя превосходной заводской маткой. Приплод Паволоки выиграл около 200 000 рублей.
Паволоку я хорошо помню, так как, бывая в Дубровском заводе, всегда особенно внимательно осматривал ее, в особенности когда ее сын уже стал великим рысаком. Паволока была крупнее Межи, но все-таки невелика (3½ вершка). Спину имела вполне удовлетворительную, и ее сын Хвалёный тоже имел хорошую спину. Голова Паволоки была чрезвычайно характерна: типичный римский профиль, лоб с заметным наклепом. Такой тип встречался в потомстве роговского Полкана. Паволока была очень пропорциональна, суха, с хорошими ногами, но имела несколько прямоватый постанов задних ног. Это была миниатюрная и недостаточно костистая кобыла, но при этом не легкая. Как мать Хвалёного, она обращала на себя всеобщее внимание.
Растрёпа (Туман – Модница) – вороная кобыла, р. 1884 г., завода М.Е. Константиновича. Мать Бывалого, рекордиста Дубровского завода. Растрёпу я знал хорошо. Это была вполне заурядная и даже простоватая кобыла, довольно широкая и правильная. Обладала драгоценным качеством – давала лошадей по экстерьеру лучших, чем была сама. Растрёпа не бежала, по происхождению была далека от идеала, однако именно она дала рекордиста Бывалого, а также Бубновую, мать Утраты, от которой родился Хулиган, резвейший и лучший сын Хвалёного. В заводе Телегина Растрёпа пробыла с 1904 по 1909 год. За это время она имела пять голов приплода, все от знаменитого производителя Барона-Роджерса.
Чарка (Гранит – Бриллиантка) – белая кобыла, р. 1887 г., завода С.Д. Коробьина. Не без успеха бежала на призах от имени великого князя. Была выдающегося происхождения, по себе недурна. Дала хороший приплод.
Помню одно из моих последних посещений Дубровского завода, незадолго до моего отъезда из полтавской ремонтной комиссии. Измайлова уже не было в живых, и завод показывал Кулаков. Время было военное, я располагал лишь одним свободным днем, а потому, наскоро пересмотрев в заводе производителей и наиболее интересных лошадей, мы с Кулаковым поехали в открытом шарабане в степи. Здесь, на одном из пригонов, мы смотрели кобыл во время обеденного перерыва. Кобылы подавались на выводку на простых обротках, не подготовленными к выводке – так показывать завод можно было только своему человеку. Кулаков кряхтел, сердился на кобыл, что они не берут позу и вертятся, и в душе сожалел, что согласился так непарадно показать завод. Я записал свои впечатления. Времени было мало, выводка шла быстро, а потому мои пометки были коротки и не предназначались к печати.
Известно, что в Дубровке, кроме рысистого, велось еще два самостоятельных больших завода – орлово-ростопчинский и горных арденов. Великому князю принадлежит высокая заслуга спасения от гибели орлово-ростопчинской породы лошадей. Арденский завод велся также с исключительным успехом, материально вполне себя оправдывал и завоевал у самых широких кругов хозяйствующего населения глубокие симпатии. Так как я описываю только рысистые заводы, то касаться этой темы не стану. В заключение замечу, что Дубровский завод имел не только коннозаводское значение, но преследовал и более широкие цели: он имел воспитательное значение для целого поколения русских коннозаводчиков, охотников, ремонтеров, ветеринарных врачей и вообще специалистов.
Завод И.Г. Афанасьева
Несомненное влияние имел на меня Николай Михайлович Коноплин. Я уже реже стал бывать в Дубровке, уходил из-под влияния Измайлова. Обаятельная личность Коноплина, его громадные познания и опытность, его положение в Москве и успехи его призовой конюшни, которая первенствовала тогда на столичных ипподромах, – все это не могло не подействовать на меня. Позднее наши отношения приняли самый теплый и сердечный характер и такими остались на всю жизнь. Первые годы увлечения прошли, я стал более самостоятельно смотреть на коннозаводское дело, освободился из-под влияния Коноплина, но отношения от этого не пострадали, а приняли еще более приятный и ровный характер. Коноплин много видел на своем веку, знал много заводов, сталкивался в течение своей блестящей коннозаводской и призовой карьеры буквально со всей спортивной Россией, а потому ему было о чем порассказать. Человек он был очень тонкий, умный и рассказчик превосходный.
Рассказывая мне про прежние времена, он с восторгом отзывался об афанасьевском заводе, который безоговорочно считал одним из лучших орловских заводов России. Он знал этот завод, знал его основателя и помнил лошадей, родившихся там и бежавших на ипподромах. Сам он был владельцем Потери, лучшей кобылы, вышедшей из этого завода. Не один, а несколько раз Коноплин говорил со мной о заводе Афанасьева и настоятельно рекомендовал поехать в Тамбов, познакомиться с Иваном Григорьевичем Афанасьевым и осмотреть его замечательный завод. Я, конечно, и до рассказов Коноплина знал этот завод, но только по заводским книгам и успехам на бегах, а потому слова Коноплина легли на уже подготовленную почву. Николай Михайлович не знал, что еще в юнкерские годы я, бывая в Петербурге у Путилова, слышал там об афанасьевском заводе и уже тогда им заинтересовался. Путилов не был сторонником призового направления в нашем коннозаводстве, ему принадлежал очень большой завод, который он вел в городском духе, а потому у него собирались иногда по вечерам городские охотники, барышники и старые лошадники из числа поклонников не столько резвости рысака, сколько его форм. У Путилова велись разговоры про старину, осуждалось современное направление, критиковались отдельные лошади и всячески поносились метисы. Однажды Путилов, со слов Д.А. Горяинова и К.А. Битко (последнего он признавал величайшим авторитетом), поведал нам, что в заводе Афанасьева дочери Сорванца были так хороши, что лучших кобыл эти два коннозаводчика никогда и не видали. Все эти рассказы, успехи афанасьевских лошадей на бегах и наконец появление Крепыша ускорили мою поездку в этот завод.
Завод Григория Артамоновича Афанасьева был основан в 1859 году. Старик Афанасьев приобрел тогда голохвастовских кобыл. После отца завод наследовал Иван Григорьевич Афанасьев.
Стоял сентябрь 1908 года. Я приехал в Тамбов и в тот же день отправился с визитом к Афанасьеву. У него был в Тамбове свой дом. Афанасьева я не застал, но познакомился с его женой. Это была красивая брюнетка еврейского типа. Позднее я узнал, что она происходила из бедной еврейской семьи. Ни отца, ни матери у Афанасьева уже не было в живых, и Иван Григорьевич являлся полным хозяином всего дела. «Мужа вы застанете вечером в коннозаводском клубе», – сказала мне его жена.
Коннозаводской клуб был лучшим в городе и основан, еще когда Тамбов был центром рысистого коннозаводства. Афанасьева я застал за карточным столиком, меня с ним познакомил милейший П.И. Матвеев, известный тамбовский коннозаводчик и член губернской земской управы.
Иван Григорьевич Афанасьев был выше среднего роста, сухощавый человек. Он был некрасив – блондин, довольно коротко остриженный, с бесцветными глазами и веснушчатым лицом, к тому же слегка заикался. Его нельзя было назвать умным, но это был человек себе на уме. В коммерческих делах он разбирался хорошо, был прижимист и скуповат. У него была одна страсть – карты, и можно смело сказать, что треть своей жизни он провел в клубе за карточным столом. Истинным охотником и страстным любителем лошади он, конечно, никогда не был, но лошадь любил по-своему и знал ее хорошо. Выросши на заводе своего отца и вращаясь всю жизнь в коннозаводских кругах, он, естественно, узнал это дело, но никогда его не полюбил всей душой. Завод он вел потому, что это было выгодно, а также и потому, что было совестно и зазорно ему, Афанасьеву, распродать уже знаменитый завод. Афанасьев был очень богат, в городе пользовался почетом и уважением. Он был женат на г-же Писаревой, а Писарев женился на первой жене Афанасьева. Словом, здесь, как в кадрили, произошел обмен дамами. Вторая жена, по прозванию Кумушка, была родственницей Коноплина.
Я условился с Афанасьевым, что на другой день выеду на станцию Сампур Рязано-Уральской железной дороги, чтобы оттуда проехать на его хутор при селе Хитрово. Афанасьев, сославшись на дела, отказался ехать со мною, обещал отправить телеграмму, чтобы выслали лошадей на станцию, и, наскоро мне объяснив, что там, на заводе, всё покажут, поскорее вернулся к карточному столу. Я переглянулся с Матвеевым. Тот улыбнулся и сказал: «Не смущайтесь, он всегда такой. Страсть к картам им владеет всецело! Если вы думаете у него купить лошадей, то сделать это будет трудно: завод небольшой, лошадей мало, да и он всегда дорожился, а теперь, после Крепыша, и совсем цены сложить не может». Начало было малоободряющее, так как я действительно хотел купить одну-двух кобыл у Афанасьева.