В Астрахани мы оставались, пока Павлуша не приехал, когда начали эвакуироваться из Харькова. Он успел эвакуировать трикотажные фабрики Украины, и из Полтавы уехал уже последним поездом. Не успел приехать в Харьков, уже по радио передали, что наши войска оставили Полтаву. Оборудование трикотажных фабрик частично эвакуировали в Саратов, а трикотажной фабрики имени Розы Люксембург — в Алма-Ату. В Астрахань вместе с Павлушей приехала и Женя — бывшая жена Мили. Видя, что нас хорошо принимают Хана и Гриша, а поехать с нами в неведомый край страшно было, задумал <Павлуша> пока поехать один. Я же настояла, чтоб поехали вместе, что будет — то будет. Тогда он согласился, чтобы тетю Соню и Марочку временно оставить, пока устроимся. Это расставание меня очень расстроило, я подумала, что Павлуша, может, и прав, в Астрахани было ещё спокойно — далеко от фронта, и нам у наших было хорошо.
Дорога у нас была тяжёлая. Пока доехали до Алма-Аты, эшелон уже не остановили и завезли до Или[206], станции у китайской границы. С нами за компанию поехали и соседи-киевляне[207]. Мужчины начали ходить искать, где бы переночевать. Нас приняли в хибарку женщины. Мы расположились спать на полу. Голодны мы не были. Неприятно было, что девочка хозяйки чесала голову и была вшивой. Утром Павлуша и Исаак Голубов решили поехать в Алма-Ату, куда уже прибыло трикотажное оборудование. Вместе праздновали годовщину Октября, поскольку далеко от фронта, а у нас на душе было очень тяжело.
Прошло несколько дней, и к нам приехал рабочий из эвакуированной фабрики имени Розы Люксембург. И так мы очутились в столице Казахстана.
На вокзале встретили начальника снабжения с женой, Спекторов, которые другим путем эвакуировались, а единственный сын Пинюся был на фронте, а младший в 14 лет умер в Киеве. Несчастные очень обрадовались, что нас встретили.
Здесь нас приютил главный инженер трикотажной фабрики «Красное Знамя» (Ленинград)[208], который раньше прибыл и успел получить комнату.
С течением времени оборудование перевезли в город Чимкент[209], и мы уже были «на горе», как говорится. Пока мы жили в общежитии, а Голубовы нашли себе жильё. Мы получили хлебные карточки, постепенно разместили фабрику, открыли столовую.
Не успели оглянуться, как Мариночка заболела корью. Всё же повезло: болезнь прошла без осложнений.
Чулочная фабрика начала работать, план выполняла. Лётчики перевели свои семьи из домика, который находился на территории фабрики, и нам посчастливилось переехать из общежития в этот домик. До этого к нам приехал дядя Муня с детьми, Ню-мочкой и Раечкой, вследствие случившегося горя — умерла тётя Шева, сестра покойного отца. Они эвакуировались из Киева в Сталинабад[210]. Нам было их очень жалко, и Павлуша послал им туда вызов[211].
Нас было в одной комнате общежития восемь человек. Не помню, как долго жили в этой тесноте, но терпели до тех пор, когда переехали в двухкомнатную квартиру, и ещё с кухней. Крыша была глиняная, на которой росли тюльпаны.
Павлуше неудобно было поселить такую большую семью, и он предложил Муне нанять вблизи для себя с детьми комнату, обещал, что уход за детьми и пользование столовой останется по-прежнему.
Я вспомнила, что тогда приехала по вызову Павлуши тетя Соня с Марочкой. Я и мама очень переживали, что мы оказались врозь с ними. Марочка заболела воспалением лёгких или бронхитом, и им пришлось уступить место московской Миле и родителям Ирочки (семьи брата тети Ханы, Бориса). Тогда нам счастье улыбнулось. Сонечка устроилась на работу и получала аттестат[212], Марочка и Мариночка жили вдвоём, как две сестрички. Я тоже работала в плановом отделе экономистом, и мы материально жили хорошо. Мама для детей покупала мясо, готовила для них обед. Сахара не было, вместо чая пили молоко (30 рублей за литр), ели редьку, она была сладкая и недорогая.
Я себя вела наравне со всеми рабочими фабрики, ходила рыть канал, помогала в цеху. К девяти бежала на работу с куском хлеба во рту. Когда фронт начал приближаться к Астрахани, дядя Гриша был мобилизован на фронт под Сталинградом, а тётя Ханна с Ромочкой приехали к нам. Тётя Ханна устроилась кассиром на фабрике, Ромочка — в мастерской слесарем.
Ещё приехала к нам сестра Сонечки Гита с девочкой Эллочкой, которую эвакуировали другими путями. Павлуша ее устроил на районной ткацкой фабрике близко от Чимкента.
Гита желала быть с Соней вместе, но это было неразумно. По воскресеньям она приезжала к нам, мама ей уже готовила тарелку супа, кусок хлеба.
Еще один эпизод: мы с Павлушей и девочками прогуливались по главной улице мимо киоска и остановились попить водички. И что оказалось: увидели Рахиль, дочь тёти Зисл (сестры дедушки Авраама), продающей газированную воду. Понятно, как обрадовались друг дружке. Она сразу закрыла киоск и повела домой к своим, в числе которых была тётя Зисл. Несмотря на военную обстановку, усадили нас, угостили. Мама уже начала беспокоиться, что мы задержались, и с того времени началась дружба между нами. Свыклись с обстановкой, устраивали именины Марочке 18 июля и Мариночке — 15 августа. Подарки преподносились одинаковые, угощение было скромное. На фабрике план выполняли, питались плохо, но в столовой получали суп, затируху[213]; утром, в связи с отсутствием сахара, чай не пили. Мясо на рынке было очень дорогое, но мама моя на рынке обменивала продукты из пайка на мясо и готовила для детей дома обед. Ходили иногда в театр, в кино, слушали передачи по радио. Очень плакали, когда узнали, что немцы заняли Киев, не верилось, что можно <будет> когда-нибудь вернуться на родину. С Москвой была, конечно, связь. Павлуша ездил <в Москву> и главный инженер, а также выдвинутых работниц <посылали>, из них запомнила Юдашкову. Несколько раз местные казахи, работающие на фабрике, принимали нас на обед. По традиции угощали нас, сидя на земле. Считалось за честь, когда глава семьи угощал начальника фабрики из ладони, а не из ложки. Поскольку этот прием был непривычным, старались увильнуть от него.
О климате не считаю лишним написать, так как Чимкент был городом Казахстана. Очень тяжело было Павлуше. Летом — жара невыносимая, к тому же еще москиты сильно, особенно ночью, надоедали. Мы устраивались спать на стульях во дворе. В 1944 году снизилась[214] температура, и началось таяние снега на вершинах гор, и началось наводнение. Поднялась паника. Поскольку мы жили в одноэтажном домике под глиняной крышей, пришлось переселиться на фабрику, построенную на высоком фундаменте, слышно было, как под полом журчит вода. Марочку и Мариночку уже перенесли на руках. Более ценные вещи — в чистых крепких мешках. Крыша кухни сразу развалилась. Всё это сказалось на здоровье Павлуши: его определили в больницу Свинцового завода[215]. Пряжу из склада на подводах вывозили лошадями, которые захлебывались водой. Жуткая картина наблюдалась: видели, когда плавали в городе бочки с аптекарскими лекарствами и рядом <много> других полезных вещей. Проходили эшелоны с военным снаряжением, которое доставляли прямо на фронт. Распространялись слухи, что в исполкоме стоял вопрос: спасать ли город с населением? Тогда придётся затопить железную дорогу, то есть лишить возможности доставлять всё необходимое для фронта. Такие слухи дошли к Павлуше в больницу, в 12:00 ночи он звонил по телефону на фабрику, чтоб убедиться: правда ли это, действительно ли грозит такая опасность? Долго боролись с этой стихией, очень много пострадали жители от наводнения, город производил впечатление как после бомбежки.
Был уже 1944 год, начали уже думать о возвращении в Киев. Павлуша долго не мог прийти в себя. Гриша воевал под Сталинградом: там заболел сыпным тифом, 17 дней пролежал в голоде. Наконец и его отпустили к семье, тоже к нам в Чимкент. По дороге к нам поясок от брюк поменял на кусок хлеба; не описать его мучений, пока он добрался к нам.
В связи с заболеванием его перевели на трудовой фронт. От нас вместе с тётей Ханой и Ромочкой, пятнадцатилетним, уехал по назначению в Макат[216] (Казахстан). К нам в Чимкент проездом побывал младший брат Миля. Ему было поручено отвезти одну семью офицера. Как известно, у нас жила его первая жена Женя. Я об этом уже писала, что она эвакуировалась вместе с Павлушей и тоже, как и мы, приехала в Астрахань, тоже к Хане и Грише. Женя раньше нас уехала в Киев на работу в горком. По дороге она с трудностями пробивалась в военчасть к Миле под Москвой. Была зима, поезда не отапливались, и если б ее военный не угостил морковкой, она не выдержала бы. Золовка Соня с Марочкой оставались у нас, Боря (брат средний) демобилизовался лишь в 1947 году. Павлуша получил вызов от наркома легкой промышленности УССР на должность директора киевской трикотажной фабрики имени Розы Люксембург.