В сентябре 1938 года я забеременела и 15 августа 1939 года родила долгожданную девочку Мариночку. Назвала её так же, как и Марочку, именем папы на первую букву «М» — Марина. Была большая радость для нас и всех родных. Я, конечно, не работала, кормила её грудью.
Марочка была старше на год Мариночки.
Наступил 1939 год. Шло восстановление Западной Украины[199], и Боря был направлен туда, Сонечку вызвал к себе в Хотин[200]. Марочка осталась с нами, она привыкла с нами, <они> росли с Мариночкой как две сестрички. Миля по окончании Института легкой промышленности женился на Жене вскоре после смерти папы, в 1938 году. В 1939 году его призвали в армию и направили во Владимир-Волынский[201], и ещё с ним — три товарища танкиста, как поется песня: «Три танкиста, три веселых друга…»[202]
Все бы хорошо, если бы не нагрянула война в июне 1941 года. Можно себе представить, какая поднялась паника. Это было воскресенье, Павлуша пошёл в баню. Мама ушла на рынок (Сенной базар)[203], а я и Мариночка остались дома. Наши соседи Голубовы направились в Васильков[204] к сестре Насти — Мине и вернулись с вокзала. Начали обстреливать город Киев. Я была в ужасе. Но тут прибежали Павлуша и мама. Боря получил повестку явиться в военкомат. Он прибежал к нам с Рейтарской попрощаться с нами и обратился ко мне с просьбой не оставить Соню и Марочку.
На третий день по радио Левитан передал, что наши войска оставили город Владимир-Волынский. Павлушу и многих других коммунистов вызвали в горком и дали задание направиться в Бровары[205], где уже рыли противотанковые рвы. Наркомат легкой промышленности готовил для семей эшелон для эвакуации. Можно представить его прощание с Мариночкой, которая ещё спала в кроватке. С нами договорился держать связь с ним через Москву, где жил тогда его младший брат Митя. В связи с тем, что болел, перестал курить, а после прощания с нами у первого киоска купил папиросы и закурил.
Я начала готовить вещи для эвакуации. Родные начали приходить к нам узнать: можно ли будет к нам присоединиться? Эстер привела Лилю, чтобы взять ее с собой. Тетя Шева приходила узнать: сможем ли мы их устроить вместе с нами? Пропускали при входе в поезд строго по списку. Только тетя Соня по паспорту была по фамилии Левакова, её не хотели пропустить. Однако мама силой прорвалась с криком: «Это моя невестка!», и мы сели в толкучке в поезд. Над нами уже летели самолеты. Настроение наше было ужасное. Поезд передвигался очень медленно. Из Харькова начала звонить нашим знакомым-трикотажникам. Не хотелось ехать в неведомые края, но нам объяснили, что с ними будет то же самое, что лучше держаться эшелона. Мы продолжили путь. Вскоре Марочка заболела. Мама и Соня обращались ко мне: что делать?
После долгих дум решили пробираться в Астрахань к нашим дяде Грише и тете Хане — подальше от фронта. В Саратове мы решили уйти из эшелона, пошли на риск.
Узнала, как пробираться в Астрахань: поездом или пароходом? Мы решили ехать поездом, поскольку <хотели> быстрее попасть <туда>. Марочку и Мариночку повели на ночь в комнату ребёнка, а мы, взрослые, дежурили на вокзале: <ждали> прихода поезда, расписания не было. Из Саратова успели дать телеграмму в Астрахань, и нас на вокзале, к большому счастью, встретили тётя Хана и дядя Гриша. После всех волнений, когда очутились в нормальной обстановке, <когда нас встретили> с распростёртыми руками, нашей радости не было предела.
Марочка и Мариночка увидели снимки родных, знакомых, воскликнули: «Мы приехали домой!» Мы умылись, нас покормили и уложили спать. Меня и Мариночку <хозяева> уложили в свою кровать, Соню с Марочкой — на диване, маму с Лилей — на стульях, на подушках. Ромочка устроился на выступе площадки, входящей в квартиру. Гриша и Хана устроились в коридоре на полу. В Астрахани <было> ещё спокойно, но было уже затемнение, и начали привозить раненых. Мы спрашивали: «Нет раненых <по фамилии Резник> в госпитале?»