Видимо, удовлетворенная произведенным эффектом, «умница» гордо сидела за столом и сегодня поддерживала разговор за ужином. Это был тот момент, когда женская духовная близость, которая последние дни, как мне казалось, возникла между нами, мгновенно улетучилась, и я почувствовала себя неловко, отвечала рассеяно, невпопад и понимала, что меня просто вынуждены терпеть и ясно дают это понять.
– Хочешь огурчик? – вдруг обратилась ко мне Алла.
– Тот французский, о котором ты говорила? – оживилась я.
– Да. Я сейчас достану.
Она проворно вскочила и стала рыться в кухонных шкафах.
– Алла, это гигантская банка. Мы не успеем её съесть до отъезда, и они пропадут, – попытался предостеречь Миша.
– Успеем. Банка не большая.
– Ты всегда так говоришь, а потом пропадает, – не унимался он. – Я уверен, что тебе вовсе не хочется этот огурец.
– Хочется. И Оле хочется. И вообще, почему мы не можем открыть эту банку?
– Ладно, не открывай, – сказала я, чтобы примирить их.
– Осталось всего три дня до отъезда, – его лицо нервно дернулось.
– Это политический маневр: сказать три дня?
– Ты подвергаешь сомнению все, что я говорю.
– Потому что до отъезда осталась неделя…
После ужина Алла предложила мне бокал вина и просто сказала:
– Пойдем на улицу.
В еще голубом светлом небе медленно поднималась пятнистая краюшка луны, постепенно разгораясь все ярче и ярче, словно отбирая у неба его свет. Мы уселись на пластмассовые стулья под липой в стороне от дома. Несколько минут сидели молча, слушая тишину, и вдруг, без всякого перехода, глядя прямо мне в глаза, Алла сказала:
– Ты думаешь, я никогда не хотела все это бросить? Ты себе даже не представляешь, как мне все это надоело. Ведь он же специально хочет меня завести, хочет, чтобы я ответила. Вот тогда и начнется. Но нет, не дождется, дудки. Это раньше я ему отвечала. А теперь все, я уже много лет молчу и знаю, что я выиграла.
– Но ведь это же страшный стресс. Ты все время себя сдерживаешь. Физиологически это невозможно.
– Возможно, потому что я его просто не слушаю. Я думаю о своем. О том, о чем хочу.