Как только Миша с Аллой направились к машине, слезы потекли в три ручья.

– Ох, какие вы нервные, какие нервные! – Миша схватился руками за голову, согнулся, стал раскачиваться из стороны в сторону. – Ну почему вы плачете, зачем? Что вы хотите? Бедные дети, не могут успокоиться… Они расстроились… Не надо их расстраивать. Что же делать, что же делать?

Он беспомощно развел руками, потом наклонился к девочкам, присел, обнял их и все продолжал повторять:

– Ой, ну что вы со мной делаете, что вы делаете…

– Ты-то хоть не ной, – направилась к машине Алла. – Оставь их. Поехали.

Миша с трудом оторвал от себя маленьких мучителей, и по лицу его пробежала нервная судорога, будто он сам разорвал свое сердце на части.

Как только машина скрылась из виду, «бедные крошки» сделали ей ручкой и на одной ноте одновременно пропели «Бай».

К вечеру родители вернулись.

– Ну, морковки, как дела? – Алла окинула девочек деловым взглядом. – Вы сегодня слушались Арину Родионовну?

– Не путай их, – засмеялась я.

– А им хрен по деревне. Все равно не запомнят… Ну-ка, покажите свои морды. Еще не отъели околощечные мешки?

– Какие там мешки!

– Страшилки вы мои на худеньких ножках. И куда только весь продукт девается!

Около восьми вечера я уложила девочек спать и спустилась вниз, чтобы помочь Алле с ужином. К приготовлению обедов она относилась положительно, готовила молча, с какой-то, как мне показалось, отстраненностью.

Я расставила тарелки и приборы, Алла разложила еду по тарелкам, и мы сели за большой дубовый стол ужинать. Тишину нарушил Миша:

– Нет, ты сегодня явно не в настроении. Что происходит?

Молчание. Взгляд в никуда.

– Я не понимаю. Ничего не понимаю. Был такой замечательный день, такая прогулка, а ты все время дуешься.

– Что ты, кисик, тебе так кажется…

– Нет, я явно вижу…