От Зины, понял Федор. Вот ведь как интересно — вроде бы обижался Петя, когда он, Федя, упоминал Лизавету и свою дружбу с ней, а потом встретил Зину, которая, наверное, в физике не хуже него разбирается — и всё, пиши пропало.

И даже попытки вытянуть Ниткина на разговор о диковинных приборах Ильи Андреевича провалились целиком и полностью — Петя мычал, пыхтел, отмахивался, отвечал невпопад и всё возвращался и возвращался к лимонному конвертику.

В конце концов Федя только и мог, что рукой махнуть.

На следующее утро начались занятия, Две Мишени с места в карьер огорошил седьмую роту известием, что «скоро Государев смотр: строй, гимнастика, стрельба!..» и назначил Федору дополнительные занятия в тире.

Волнения и мятеж, прокатившиеся страшной волной по Гатчино, словно канули в Лету: о них не говорили, о них не вспоминали. Под натиском штукатурки и свежих красок исчезли с улиц последние следы пуль и огня; всё так же величественно стояли на постах городовые в нарядных «романовских» тулупах, при саблях и револьверах; однако казачьи и гвардейские патрули с улиц так и не исчезли.

Илья Андреевич на уроках физики казался прежним — шумным, весёлым, он по-прежнему подначивал кадет, шутил, и, направляясь к доске, неизменно насвистывал «Марш Радецкого».

Однако на третий день он — как бы невзначай — попросил Федора задержаться.

— Есть ли какие-то новости? — в «лаборантской», узкой комнатке с полками до самого потолка, заставленными массивными физическими приборами и механическими устройствами, с Положинцева слетело всё его напускное веселье.

Федя огорчённо покачал головой.

— Никак нет…

— Молчит сестра?

— Молчит, Илья Андреевич.

— Гм… — физик побарабанил пальцами. — Нельзя упускать эту ниточку, Федор. Я очень осторожно пытаюсь сейчас выяснить, действительно ли были произведены аресты в ту ночь. У меня есть знакомые среди петербургских присяжных поверенных. К сожалению, в Охранном отделении я никого не знаю. Вообще же хорошо было бы тебе поведать Вере, что, избежав задержания, она волей-неволей оказалась как бы не в большей опасности. Эсдеки, как и эсеры — люди крайне подозрительные, постоянно всех подозревают в «работе не охранку», выискивают у себя «предателей и провокаторов», а, найдя, расправляются беспощадно. Надо как-то убедить их, что Вера тут ни при чём — неважно даже, на самом деле она — агент Охранного, или выдумала с ходу в разговоре с тобой.

У кадета похолодело внутри. А Илья Андреевич продолжал, всё тем же очень взрослым, негромким, спокойным голосом, от которого у Федора шли мурашки по спине:

— Они куда опаснее эсеров, друг мой Федя. Эсеры — они проще, понятнее. Земля — крестьянам, нет — черте оседлости, свободу всему, что только можно. Они и террором-то занимались скорее с целью прославиться этакими геростратами, чем на деле что-то изменить. Вот Столыпин, Пётр Аркадьевич — он меняет, на самом деле меняет!.. Правда, мало кто его понимает, но это уже другое. А вот эти эсдеки… во главе со Стариком…

— Там теперь скорее уж некий «Бывалый» заправляет, — осторожно вставил Фёдор.

— Вот именно, «Бывалый». «Бывалый», что заставляет стоять по струнке таких зубров, как Старик со Львом. Интересно, как у них с Кобой, у этого «Бывалого»?..

— Простите, Илья Андреевич — кто такой этот «Коба»?

— Лучше тебе, кадет, этого никогда не знать, — сухо отмолвил Положинцев. — Не знать и не узнавать… Если в двух словах — боевик. Умелый организатор «эксов», то есть ограблений банков, почтовых контор, служащих, перевозящих деньги. Но не только, далеко не только лишь… Впрочем, как я сказал, к нам он сейчас отношения не имеет. Это я уж просто так вспомнил, к слову, пришлось, как говорится…

— Илья Андреевич, а как… а почему… почему вы столько о них знаете? — набравшись храбрости, выпалил Федор. — Или вы тоже в… в…