— Передвигаем, — сказал наконец.

Передвинули. Вновь защёлкали тумблеры, заметались стрелки; сняты и записаны показания — а потом всё повторилось вновь.

Так они добрались до самого конца водосборного тоннеля — глухой стены бутового камня.

— Ещё раз, — недовольно сказал Положинцев.

Пришлось повторять, тащить всё оборудование обратно, к самому устью, к забранному решеткой водосбросу.

Это становилось уже совсем скучно и неинтересно, тем более что Илья Андреевич никаких пояснений не давал и весь Петин энтузиазм так и разбился о стену ледяного молчания.

Положинцев испещрил несколько страниц своего блокнота узкими колонками цифр и непонятных даже Пете Ниткину значков. Устало махнул рукой:

— Пора в обратный путь, дорогие мои кадеты. Спасибо за помощь; понимаю, что дело выдалось тоскливое. Что ж; и такое случается. Надо проанализировать полученные данные; я искал вход в тот самый ход, что — как мне представлялось — обнаружил по осени. Так просто он нам не дался, но, кто знает, кто знает…

Что-то здесь было не так. Федя это скорее почувствовал, чем понял. Илья Андреевич и впрямь что-то искал в этой широкой трубе — короткой, совершенно лишённой всякой загадочности. Но что?..

Теперь была его очередь атаковать вопросами Петю Ниткина.

— Да что я тебе, Пуанкаре?[1] — отбивался несчастный Петя. — Я в его цифири ничего не понял, вот те крест! Это какая-то высшая физика, я такую нигде не видывал!

В общем, и тут вышел полный афронт.

К счастью, выручала Лизавета. Шокировав маму, она на следующий день явилась прямо в квартиру Солоновых — одна, без сопровождения!.. Правда, тотчас отыгралась, заведя на почти безупречном французском вполне светскую беседу.

Вскоре они уже сидели в «Русской булочной» за порциями мороженого — когда ж ещё есть в России мороженое, как и не на Святках? Лиза рассказывала, что Зина, оказывается, дружит теперь с Петей Ниткиным и это очень хорошо, потому что она, Зина то есть, очень умная, и в дорогую гимназию Тальминовой поступила по благотворительности одной богатой купчихи, лучше всех написав работы по математике и словесности.

— Это что ж, купчиха сама в математике разбиралась? — удивился Федор.

— Нет, что ты, — засмеялась Лиза. — Купчиха кроме деловых бумаг только жития святых читает да Четьи-Минеи. Нет, профессоров нанимает, представляешь? В честь мужа покойного, говорит, завела три места в гимназии, оплачивает сама, дескать, супруг её на умных людях разбогател, и она теперь через то возвращает[2].

— Молодец Зина, — искренне сказал Федор. Зина ему понравилась — было в неё что-то надёжное, спокойное, уверенное, но непоколебимое, словно у каменной скалы. — Но ты ж не для того меня сюда позвала, правда?

— Фу, какой вы неромантичный, Monsieur Solonoff! — фыркнула Лиза, скорчив уморительно-серьёзную рожицу. — Ну да, — призналась, озорно сверкнув глазами. — Но мы же друзья, верно? А друзья должны видеть друг друга, так?

Возразить было нечего, но какой-то подвох Федор почувствовал. И точно:

— Во-первых, с этим спасителем Государя вы с Петей не просто так спрашивали, правда? Зина говорит, они с господином Ниткиным идут, болтают, а потом он вдруг замолкнет, да и уставится на какой-нибудь автомотор или даже просто розвальни и бормочет себе под нос что-то вроде: «Уйдёт, всё уйдёт… но как? Когда?»