В ходе репетиций Ирину могут спросить: «Как ты думаешь, почему Джульетта влюбилась в Ромео?» Возможны ответы:
Потому что он хорош собой.
Потому что она хочет наказать своего отца.
Потому что она хочет вырваться из дома.
Все эти ответы – поверхностный, интеллектуальный, циничный – интересны для невидимой работы. Но слово «почему» предполагает наличие у всех явлений объяснимой причины. «Почему» подразумевает: что-то произошло, и из-за этого произошло нечто еще. Все три ответа предполагают наличие познаваемой причины влюбленности Джульетты в Ромео.
Но реальная жизнь не так хорошо организована, как нам бы хотелось. На репетициях мы все время допускаем одну и ту же ошибку – требуем от пьесы рациональности и связности, совершенно не свойственных реальной жизни. Жизнь гораздо более случайна и хаотична, чем мы имеем смелость признать. У любви есть множество причину любых наших действий есть множество причин. Некоторые из этих причин нам узнать не дано. Для каких-то событий и эмоций причин может не быть вовсе. Это допущение тревожно само по себе, но оно может помочь артисту, вязнущему в исследовании персонажа.
Образ и персонаж
Матрица поможет Ирине погрузиться в образность Шекспира. Образность Шекспира в «Ромео и Джульетте» отнюдь не линейна; группы образов появляются, исчезают, вновь появляются преображенными, напоминают о себе отзвуками, умирают и перерождаются. Ирина найдет ключи к тому, что Джульетта на самом деле видит, в бесконечном переплетении образов и идей. Образы Шекспира резонируют друг с другом, питаются друг другом и обогащают воображение артиста.
Сперва Джульетта мечтает о голосе сокольничего, чтобы приманить обратно Ромео. В следующем отрывке птица – уже не натасканный сокол в клобучке, а комнатная птичка, которую ребенок держит на привязи, чтобы любимица не ускакала слишком далеко. Далее Джульетта лишь подразумевает грустную участь птички. Мы понимаем, что птичка, скорее всего, замучена любвеобильным ребенком. Удивительно, что четырнадцатилетняя дебютантка веронских балов понимает темную сторону любви куда глубже, чем опытный боевой генерал Отелло.
Ирина может воспользоваться упражнениями на эмоциональную память, чтобы «присвоить» чувства Джульетты.
«Чувствовала ли я когда-нибудь раньше, что мои любовь и ревность могут оказаться смертоносными?»
«Как именно я тогда себя ощущала?»
«Чувствовала ли я когда-нибудь нечто подобное?» «Что я переживала, когда раньше случалось нечто подобное?»
«Чем мне сейчас могут помочь эти чувства, пережитые в прошлом?»
Некоторым артистам подобный способ переноса личного опыта очень помогает; других артистов это зажимает. Если Ирине не помогут упражнения на эмоциональную память, ей стоит вспомнить, что образы прошлого постоянно переосмысливаются нами в настоящем. Говоря конкретнее, Ирине полезно проанализировать, как странно повышение ставок влияет на время. Или, точнее, насколько иначе мы воспринимаем время, когда ставки взлетают до небес. Для ясности приведем пример.
Автокатастрофа
Очевидец автокатастрофы ощущает время очень странно. Он слышит нескончаемый визг тормозов и несмолкающий крик – велосипед и машина сталкиваются лоб в лоб. Велосипедист взмывает в воздух и, кажется, парит перед машиной, прежде чем удариться о ветровое стекло, пошедшее трещинами. Очевидец сознает, что медленно направляется к телефону, чтобы вызвать скорую помощь. Мигающие синим пронзительные сирены появляются на месте происшествия спустя целую вечность ожидания. Наконец парамедики объявляют, что ни водитель, ни велосипедист не пострадали, не считая мелких царапин. Очевидец понимает, что вся эта сложная хореография в рапиде заняла не более нескольких секунд, – значит, велосипедиста стремительно выбросило из седла, а сам он, очевидец, сломя голову помчался к телефону.
Возможно, и в жизни Ирины попадались моменты, когда время замедляло свой бег или останавливалось. Может быть, ей случалось познакомиться с человеком на вечеринке и осознать, что она как-то необычно откровенна с ним. Возможно, ей приходилось переживать то странное ощущение, когда исповедуешься незнакомцу. В подобные необычные моменты мы открываем душу без видимой причины; в такие минуты время ведет себя как-то необычно, и мы понимаем, что переполнены мыслями, о наличии которых даже не подозревали. Если Ирина замечает подобные ощущения в реальной жизни и сумеет довериться им в ходе работы над ролью, она поймет, что Джульетта переосмысливает всю свою жизнь, всю свою историю за время сцены на балконе. Возможно, Ромео освобождает ее от обыденных временных ограничений. А мишень освобождает Джульетту от отграничений свойственного ей характера. Иначе кому придет в голову столь странная фраза:
Ирина может перелопатить всю биографию Джульетты, пытаясь понять, что героиня имеет в виду под этим странным образом. Или Ирина может сказать: «Вообще-то, это говорит не Джульетта, а кто-то другой».
Разве такое возможно? Кто другой может говорить устами Джульетты? Но ведь, когда ставки повышаются, мое самоощущение меняется. Когда ставки продолжают повышаться, мне приходят в голову идеи, образы и слова, о наличии которых в самом себе я даже не подозревал. В такие моменты я задаюсь вопросом, кто только что говорил, и понимаю, что говорил я сам. Ставки могут повыситься настолько, что моя тщательно отполированная идентичность слетит с меня, как кокон с бабочки. Когда ставки поднимаются, мы все меньше и меньше черпаем образы из исторического прошлого и все больше и больше открываем в себе нечто, что существовало всегда и навсегда теперь пребудет с нами.