ГЛАВА 5

В НАСЛЕДСТВО ОСТАЛАСЬ АРИТМИЯ

Аритмия стала совершенно новым для меня ощущением и новой нормой жизни. Сижу себе спокойно где-нибудь, и вдруг сердце начинает так колотиться, что аж в глазах темнеет (точно как в кресле под адреналином), потом, продолжая бешено стучать, пропускает один-два удара, потом снова колотит по 150 раз в минуту. Сперва было ново и страшновато. Терапевт срочно послал меня к очередному специалисту – электрофизиологу. Тот с готовностью нацепил на меня так называемый Холтер монитор, который должен был записывать мою кардиограмму в опасные моменты. То есть, если я ощущала нарушение ритма, доставляющее мне дискомфорт, я нажимала на кнопку, и кардиограмма начинала записываться, потом, когда ощущение проходило, я снова нажимала на кнопку, и запись останавливалась и пересылалась по телефону в руководящий этим процессом медицинский пункт, а там уже анализировалась. Если бывало что-то опасное, то сообщали моему электрофизиологу, который должен был связаться со мной и сказать, что делать. Двое суток я проходила с монитором и проводами, регистрируя все эпизоды нарушения ритма. В результате мне выдали диагноз: шесть-семь подтипов аритмии, но электрофизиолог оказался нормальным человеком, который посоветовал контролировать ситуацию глубоким спокойным дыханием, снятием стресса, отдыхом и так далее.

Честно говоря, к сердцу своему я всегда относилась максимально несерьёзно, а к аритмии – и вовсе как к забаве. Я точно знала, какое ощущение соответствует какому подтипу аритмии. И каждый раз спокойно определяла, что со мной происходит. Вот сердце колотится так, что в глазах темнеет – это эпизод моей суправентрикулярненькой тахикардийки, а вот – совсем наоборот, сердце подолгу не колотится вообще – значит пошли один за другим эпизоды бигеминии или тригеминии, а вот ещё что-то.

Как-то раз, в апреле 2004 года, когда моему старшему сыну было четыре года, он заболел тяжёлым вирусным гриппом. Дней десять он горел, температура была за сорок и не спускалась. Всё это время я практически не спала и непрерывно переживала. В результате, когда ему уже полегчало, у меня стало сильно колоть и болеть сердце. По этому поводу я сохраняла олимпийское спокойствие, но мама и муж нервничали и настаивали, чтобы я пошла провериться. Несмотря на это, у меня и в мыслях не было куда-либо идти, но как-то вечером, когда что-то уж слишком сильно болели грудь, рука и спина, мама и муж всё-таки настояли на своём, и мы поехали в отделение скорой помощи ближайшей маленькой больницы St. Gregory Hospital.

Меня приняли, продержав в приёмной около двух часов (особо «быстро», так как жалобы были на сердце), сделали кардиограмму и взяли анализ крови – хотели проверить уровень белка тропонин. Рядом со мной, в том же отсеке, лежал другой человек, тоже с болью в сердце. Посмотрев мою кардиограмму, врач сказала, что не думает, что у меня что-то серьёзное, но надо дождаться результата анализа крови. А моему соседу посоветовала на всякий случай остаться на ночь в больнице. Было уже далеко за полночь, меня дома ждал больной ребёнок, к тому же не было ни малейшего сомнения, что со мной всё в порядке, и я стала просить врача отпустить меня домой. Она согласилась, но только под расписку. Сей документ я с удовольствием подписала, и мы, успокоившиеся и довольные, поехали домой.

Сердце всё ещё кололо и болело, но никто больше не волновался.

Мы уже легли спать, и вдруг раздаётся звонок из больницы: мне сообщают, что анализ крови у меня плохой, что у меня «heart event» и мне срочно нужно вернуться в больницу.

– A «heart event» – это инфаркт? – в растерянности спрашиваю я.

– Да, но вроде небольшой, – прозвучал бодрый ответ на другом конце провода.

Понятно, значит не инфаркт, а инфарктик!

Не скрою, прощаться с домашними было невесело, тем более, что после звонка боль увеличивалась и стремительно распространялась.

Мы с Метью приехали в больницу уже под утро, где-то в три с четвертью. Я себе почему-то представляла, что там меня уже будут ждать, сразу, чуть ли не на носилках, доставят в палату и примутся за интенсивное лечение инфарктика. Но я ошибалась.

Мне снова нужно было пройти через приёмную скорой помощи, поскольку три часа тому назад меня уже выписали, а раз так, то это – новый заезд, и, следовательно, все этапы надо проходить сначала. Все наши уговоры и аргументы, включая живописный рассказ о том, как меня только что срочно вызвали по телефону в связи с инфарктиком, никакого влияния на протокол не оказали. Правда, надо отдать должное, в этот раз очередь была короче, и меня впустили в больницу через рекордные сорок минут.

Я случайно обратила внимание на больничную дверь с решёткой, напоминавшей тюремную. Эта дверь открывалась каждый раз, когда кто-то входил или выходил, и сразу же закрывалась. Меня опять уложили в проходе и подключили монитор. Вот, собственно, и всё, больше ничего не происходило. Монитор время от времени зловеще пищал, но никто не обращал на это внимания. И действительно, кому было дело до моего инфарктика?! Ведь вокруг происходило столько интересного: со мной в одном отсеке был маленький ребёнок с высокой температурой, рвотой и непрерывным поносом, через матерчатую перегородку, согревая мой левый бок, кто-то мучился в приступе эпилепсии. Словом, повсюду было много всякой всячины, вызывающей бурное любопытство.

Постепенно я поняла, что кроме меня самой на мой монитор никто смотреть не будет, ну и уставилась на него, пытаясь понять, в какие именно моменты он издаёт зловещий звук. Однако надолго сосредоточиться на мониторе мне не удалось, так как открылась решётка и в больницу под конвоем двух полицейских ввели больного в наручниках, после чего решётка снова многообещающе закрылась.

Около шести утра муж, которому нужно было что-то срочно сделать на работе, ушёл с тем, чтобы скоро вернуться. Между тем, мне становилось всё хуже и хуже.

– Извините, если у меня инфарктик, то почему я здесь лежу и почему со мной ничего не делают? – при любой возможности, цепляя взглядом хоть кого-то из медицинского персонала, спрашивала я.