Ян побагровел от злобы и сжал челюсти так сильно, что едва не раздробил собственные зубы.
— Как смеешь ты ему помогать?! Этому убийце?! Ведь он якшается с пиратами! Он… Он связан с убийством мэ…
— Молчать!!! — во всю глотку проревел Йозеф, влепив сыну звучную затрещину, — Все твои обвинения вилами на воде писаны! Пока они не доказаны, Сальваторе ди Нери — честный человек! Как ты, как я, как твоя мать! Поэтому не смей очернять моего клиента!
— Клиента?! — изумленно повторил Ян, — Неужто этот преступник тебе важнее собственного сына?! Ведь из-за него… — юноша всхлипнул, но тут же утер слезы, — Из-за него убили Рози…
— Рози?.. — пробормотал Йозеф, — Глупости! Розамунда ван Мейер жива и до сих пор в бегах. А теперь слушай меня, вникая в каждое слово. Господин Сальваторе ди Нери на сегодняшний день богатейший человек города, возможно будущий мэр и Консул, и помимо всего прочего уже почти пять лет мой главный клиент. Пока ему не представлены никакие обвинения, пусть он даже Всевышнего зарежет, я буду работать с ним. Кто-то должен кормить семью, копить деньги на обучение сыновей, собирать приданное дочери. Не думай, что из-за твоих капризов я откажусь от своего самого надежного клиента.
— Ах вот как… — тяжело дыша, Ян пытался справиться с чувствами, — Это уж слишком… Я не могу оставаться под одной крышей с тем, кто покрывает преступников!
Он быстро развернулся и двинулся к лестнице. Увидев замершую в дверном проеме столовой мать, бард посмотрел в ее красные от слез глаза и тихо произнес:
— Не плачь, мама. Мне пора. Не жди меня к ужину, — он крепко обнял женщину и прошептал ей на ухо, — Не переживай, я сдержу свое обещание.
Через пять минут Ян ван дер Веттелек, забрав вещи, покинул отчий дом.
[1] Так в Армирионе называют войны между Империей и Странами свободного мира
[2] Обобщенное название для Стран свободного мира
Песнь 3. Одинокая Луна
Площадь Великого Эйкдама была похожа на растревоженный муравейник. По мостовой без устали цокали копыта, гремели колеса карет, стучали каблуки модных туфель. Люди здесь сменялись быстрее, чем настроение беременной женщины.
В самом центре Эйкдама буквой «П» стояли четыре здания. Ратуша с острой шпилькой-башней, на которой сияли блестящие часы, первой приковывала взоры тех, кто оказывался на площади. Она чем-то напоминала стрекозу. От длинного тела-башни в обе стороны были растопырены крылья-корпуса.
Справа от ратуши стоял идеально-правильный параллелепипед без каких либо украшений на фасаде — штаб эйкдамского гарнизона. Кроме усталых и измученных жарой мушкетеров, туда мало кто заходил.
Другой ногой буквы «П» являлось длинное здание, с обоих краев заканчивающееся башнями. Поговаривают, в былые времена оно было единым, но с тех пор как неугомонные гуманисты решили, что суд должен быть сам по себе (и непременно с присяжными — такими же неугомонными), здание разбили надвое, возведя перегородки на всех этажах. С тех пор городской суд и полицейское управление, как склочные супруги — и вместе плохо, и порознь не можем. Возможно именно поэтому на глубине, чтобы никто не видел, они держались за ручки, образуя своего рода тоннель — городскую тюрьму.
Стражник-мушкетер прошел мимо бронзового памятника отца-основателя города — Великого Эйкдама, обогнул оба фонтана и твердым шагом направился к штабу полиции. Он давно приметил юнца, усевшегося на длинных, напоминавших амфитеатр, ступенях. Парень, свесив голову, перебирал струны своей лютни, что-то траурно мурлыча себе под нос
— Эй! Поднимайся! — приказал стражник, толкнув Яна в плечо, — Чего расселся на площади? Мест что ли других нет?! Иди к воротам и там побирайся! И зверюгу свою блохастую забери!
— А? — брад поднял красные от слез глаза на нависшего над ним мужчину.
— Ну это… — мушкетер смущенно отступил назад, — Проваливай…