Двадцать седьмого вечером, сидел пьяный на кухне в обнимку с радио. Это было двадцать седьмое января. Все случилось на следующий день. Значит, сегодня должно быть двадцать девятое. Если сегодня двадцать девятое, это значит, что разрезали меня только вчера. Это значит, что с момента аварии прошло чуть более суток».

Маленький серебряный кофейник еще не остыл, хотя и был чуть теплым. Кофе пролился на поднос и подсох легкой коричневой корочкой. На подносе стояли несколько тарелочек. Поразительно, но это был ужин из ресторана. Нарезанная ломтиками розовая ветчина, зелень, поджаренный в масле картофель. Небольшой бифштекс совсем уже остыл. Красный соус загустел и никак не хотел вытекать из опрокинутого соусника, а падал на тарелку медленной густой тягучей волной. Максим Данилович ковырнул бифштекс вилкой. Жестковат. Налил себе кофе, пригубил. На подносе стояли также две пустые хрустальные рюмочки. Но не было ничего, что могло бы быть в них налито.

Больше всего удивили цветы: розы стояли в тонкой красивой вазе, он точно помнил: в прошлый раз эти розы лежали на покрывале свободной кровати. Теперь на ней валялся только кусок упаковочного целлофана. Шикарный ужин, хотя это мог оказаться и завтрак, конечно, привезли из ресторана. Но кофе сварили уже здесь, в больнице.

Максим Данилович присел и собирался уже вплотную заняться бифштексом и картошкой, когда за его спиной негромко загудела панель с кнопками.

— Добрый вечер! — прозвучал сквозь немного дребезжащую пластмассу уже знакомый усталый женский голос. — Я надеюсь, вы уже закончили с ужином?

— Почему меня заперли? — приблизив губы к панели, спросил он. — Я что, преступник? Вы сказали, что я умру скоро, это что, повод меня под замком держать?

— Такой порядок в нашей больнице.

— Какие, к черту, порядки?! Я хочу позвонить жене. Они же там с ума уже все посходили, наверно. Ищут меня. У Ольги сердечко слабое! — Он ударил кулаком в панель. — Откройте. Я должен позвонить! Вы не имеете права.

— Максим Данилович, успокойтесь, через полчаса вы сможете позвонить. Скажите, вы закончили ужинать?

— Я думал, это завтрак.

— Это был ужин. Максим Данилович, прошу вас, успокойтесь. Через десять минут к вам зайдет врач!

Лампочка мигнула и снова погасла. И, как он ни надавливал с силой на кнопку вызова, динамик больше не ожил.

«Чудеса какие-то. Сперва чуть троллейбусную остановку не раздавил. Потом сестра эта странная. Смертный приговор, ужин из хорошего ресторана. Интересно, может человек с раком желудка сожрать вот такой бифштекс после операции и не почувствовать боли? — Он взял нож и, устроившись с комфортом за столом, разрезал на мелкие кусочки жесткий бифштекс. — Нет, ресторан не очень, котлета — дрянь, резина. Почему же меня все-таки заперли? — Пока он работал челюстями, в голове всплывали какие-то истории, в основном взятые из фильмов ужасов. — Может быть, они хотят у меня сердце купить или почку? Заперли и задабривают. Думают, я добровольно подпишу. Но спрашивается, кому нужно мое изношенное сердечко? Кому нужна почка хронического алкоголика?»

Прошло значительно больше обещанных десяти минут. Боли не было. Максим Данилович допил кофе, повертел в пальцах бесполезную пустую рюмочку. Поставил на поднос. Остро захотелось выпить чего-нибудь крепкого. Водки или коньяка, все равно. Обычно он пил из стакана, но рюмочка вызывала нежелательные ассоциации.

«Зачем меня было ужином кормить? Задобрить хотят? Зачем меня было по радио предупреждать, если никто не пришел? — Он промокнул салфеткой губы, салфетка пахла крахмалом, поднялся и встал у окна. Внизу, в черноте, горели окна квартир, но зажженных окон оставалось все меньше и меньше, люди ложились спать. — Не орать же мне «помогите», разбив стекло и высунувшись наружу?! Не буду орать. Но хорошо бы все-таки разобраться, что происходит».

Шагов за дверью он не слышал. Вокруг вообще было очень тихо, и, когда за спиной в замке звонко дважды повернулся ключ, он вздрогнул.