— Вечер! — сказала она, но он не поверил.

Зимний свет, идущий в окно, был такой яркий, что от него моментально устали и заслезились глаза, так бывало, когда гонишь машину по трассе часов пять без передыху. Спинка кровати больше не поднималась. Быстрые пальцы подобрали рыжее колечко под край шапочки. Среди зимнего света заблестела ввинченная в мочку уха маленькая золотая сережка.

— Я сутки, что ли, спал?

Сережка была в форме остроконечного треугольничка, и смотреть на нее сквозь слезы оказалось приятно. Чистый свет, медленный-медленный снег за стеклом. Максим Данилович сосредоточился на золотом треугольничке, как на каком-то дальнем ориентире. Так можно было, возвращаясь из загранки и приближаясь к Москве, сосредоточиться на серебряной невесомой искорке — Останкинской телебашне.

— Вы скоро умрете, — не поворачиваясь, сказала медсестра.

— Когда?

— Через неделю, максимум через три.

— А что со мной?

— У вас рак желудка.

Золотой треугольник расплылся и померк, он закрыл глаза. Почти ничего не почувствовал, когда она это сказала, только зазвучало в ушах собственное сердце.

— И что, нельзя ничего сделать? — ощутив во рту сухость, спросил он. — Прооперировать как-то?

— На этой стадии уже нельзя! Слишком запустили. — Но ведь не было никакой боли… Только немного тянуло последнее время… Я проходил медкомиссию. Если бы у меня был рак, они бы обнаружили это?

За стуком собственного сердца он ощутил ее шаги. Что-то звякнуло на столике. Скрипнула по стеклу пилочка, и со щелчком откололся верх от ампулы. Он хотел открыть глаза, но почему-то на этот раз испугался света.

— Простите, сестричка, а почему вы мне вот так, сразу в лоб выдали врачебную тайну? Вы вообще-то имеете право мне все это говорить?

— Нет, я не имею права. — Все же голос ее не был безразличным, он не был даже холодным, он был просто голосом сильно уставшего человека.

— Тогда зачем же вы? Или вы считаете, что лучше знать?

Она подошла и склонилась. Максим Данилович уловил запах ее духов. Такими же раньше, года еще три назад, пользовалась его жена. Потом он ощутил прикосновение медсестры. Сняв его пальцы с рычага, она согнула послушную руку и затянула выше локтя резиновый жгут.

— Я сейчас сделаю вам укол.

У нее оказалось такое же узкое, как и спина, бледное, почти треугольное лицо.

«Немолодое лицо, лет сорок пять, наверное, пятьдесят ей, — опасаясь собственных слез и осторожно прищуриваясь, определил он. — Морщинки замазаны, а губы, похоже, помадой совсем и не трогала, если только чуть-чуть».