1

Маленький грязный градусник торчал слева, закрепленный прямо под зеркальцем заднего обзора. Разглядеть его было нелегко, запотел изнутри. В зеркале серебряная глубокая трещина, а красная черточка внутри маленькой колбы дотянулась до отметки +7. Но это на солнце. Там, где солнца нет, — минус. Улица блестит, стены домов будто цинковые. Прошло солнце, оттаяли чуть-чуть, и тут же их подморозило. Не город, а какой-то сверкающий вертикальный каток. Летом бы темные очки взял, а так что делать?

На повороте Максим Данилович притормозил, перешел на вторую скорость. Ощутив, как потянуло в левом боку, промокнул рукавом куртки глаза, нарочно покашлял, вытянул зубами из пачки папиросу, прикурил. Постучал пальцем по спидометру. Мертво. Стрелочка даже не шелохнулась, а через два километра пост. Нужно как по линеечке пройти, в талоне две дырки. Через месяц будет новый талон, тогда можно расслабиться, не теперь.

Боль налетела и охватила его моментально, все тело, погасила сознание так же, как много лет назад в Праге. Сковала. Только там была пуля, и был чешский снайпер, а здесь не было ни снайпера, ни пули. Будто огромный крюк, неожиданно вонзившийся в левую сторону живота, потянули вверх. Перед глазами потемнело, ледяное шоссе за ветровым стеклом заволокло. Он зарычал, даже взвыл от ярости, так же, как тогда, в Праге, и от собственного крика очнулся. Папироса выпала и прожгла брюки. Невидимая леска натянулась еще, и, если бы не опыт войны, Максим Данилович наверняка бы потерял сознание.

Он сильно прикусил губу, ощутил вкус собственной крови, тогда в Праге это немного помогло, и вдруг понял, что больше не хозяин своей машины. Он почувствовал, как заскользила, понесла по обледенелому асфальту лысая резина, услышал за собственным горловым хрипом вопли других людей.

«Нельзя! Удержаться… Нужно удержать!.. — От боли время будто остановилось, но все же оно текло, почти без мысли двигалось, хоть и очень медленно, неумолимо вперед. — Стерпеть!..»

Оранжевый глазок светофора мигнул. Вспыхнул красный.

Черные сугробы, толпа на троллейбусной остановке… Милицейский стакан справа за толпой, мутный, как от водки. За выгнутым стеклом голова в фуражке. Всего ничего оставалось до стеклянной крыши на железных столбах, до рассыпавшихся под солнцем темных фигур. Он крутанул руль. Грузовик тряхнуло, дизель под сиденьем сбился с баса на рев. Колесо вскочило на тротуар. Задыхаясь от напряжения, Максим Данилович вдавил педаль тормоза. Дизель под сиденьем вздохнул и перешел на вибрирующей ноте в какую-то другую тональность.

Затормозив в метре от остановки, машина накренилась, и из кузова на асфальт выплеснулся еще теплый, еще курящийся легким паром цемент.

Потянувшись к левой дверце, Максим Данилович почему-то опять увидел перед собою градусник, он развернулся, и кабина ушла с солнечной стороны, температура падала.

«Нужно другую дверь… Свалюсь прямо под колеса… — Но не мысль корректировала его действия, а боль. — Хрен, под колеса… только бы конец этому… конец!»

+5, потом +3, красная черточка погасла.

«Цементная лепешка застынет, ее потом ломиком ковырять надо будет…»

2

Нарисованная прямо на кафельном полу жирная красная линия выглядела, как чистая условность, но каталка, на которой лежал Максим Данилович, перед ней остановилась. Скрипнули маленькие резиновые колеса. Молодой санитар в мятом халате наклонился к нему, деловито подправил сползающую простыню, после чего, шаркая ногами, обошел каталку и встал перед распахнутой стеклянной дверью.

— Эй! Больного-то возьмите! — не рискуя переступить условную черту, крикнул он. — Эй, я на операцию больного вам привез!

Максим Данилович нарочно сложил руки на груди под простыней. Боль совсем оставила, и ему было смешно на все на это смотреть. Он попробовал понять, что же произошло, но припомнил только мужскую руку в жесткой светло-коричневой перчатке, натирающую его лицо снегом, припомнил, как хрустнул сугроб под собственной спиной, когда его вынули из машины, отнесли в сторону и положили. Как его привезли в больницу, когда раздели и вымыли — а его вымыли, это точно, волосы еще сырые, — этого в памяти не сохранилось.

— Мне позвонить надо, — сказал он, приподнимаясь. — Домой позвонить. Жене.