Взять, например, куплет «А злая собачка умерла восвояси, безусловно являясь тринадцатым апостолом, а народ расходился, укоризненно цокая, справа налево, слева наоборот». Что это, собственно говоря, значит? Я лично не могу истолковать до сих пор. При этом мне приходилось наблюдать, как разные незамысловатые человеческие организмы рубились под эту песню с таким, я бы сказал, герменевтическим нырком, какой не приснился бы самой доходчивой из групп.
Когда в 1990 году в своей безупречно средней ореховоборисовской школе № 594 я попробовал прошерстить однокорытников на предмет записей «Гражданской обороны» и сопутствующего ей абстрактного смысла, то немедленно выяснилось, что искреннее пристрастие к ансамблю во всем учебном заведении питали два-три человека. Это были даже не гопники (гопники в Орехове были вполне героического свойства и вида), а совсем неприметные двоечные мизерабли, совершенно из «обороновской» же песни: «забытые за углом, немые помойным ведром, задроченные в подвал».
Игги Поп, в общем-то, предупреждал в любимой летовской книге «Прошу, убей меня!»: «Когда мы только начали, наши фанаты были свалкой человеческих отбросов – совсем как ранние христиане. Подобрались самые страшные девки и тупые парни – люди с кожными болезнями, с сексуальными проблемами, с избыточным весом, с психическими отклонениями, то, что и называется человеческой свалкой».
Приблизительно так дела и обстояли с аудиторией ГО образца 1990-го – по крайней мере в моем районе на окраине Москвы.
Наталья Чумакова, впрочем, добавляет: «В ранние девяностые с группой ездила очень красивая и умная девка. Она сейчас живет в Италии, профессионально танцует танго. Причем у нее не было каких-то романтических связей ни с кем из группы, но Егор ее помнил и ценил. Она говорила, что родом тоже из маленького ужасного города, где никто никогда ничего не слушал, и как ей повезло подружиться с ними».
Много лет спустя мы с Сергеем Поповичем, лидером украинской группы «Раббота Хо», пришли на концерт «Гражданской обороны» уже на окраину Нью-Йорка. После концерта Попович мне сказал: «Ребятам на концертах нужен свой звукорежиссер, потому что они, например, совершенно не умеют работать со средними частотами». Ввиду отсутствия соответствующего образования я не смог тогда поддержать разговор о частотах, но подумал, что это хорошая метафора для взаимоотношений ГО с аудиторией. В ней действительно всегда видели либо чрезмерное откровение, либо такое же преувеличенное скотство (что только обострилось после событий 1993 года). Их слушали либо от большого ума, либо от его отсутствия. Никаких средних частот не предполагалось (кстати, при записи «Солнцеворота» и «Невыносимой легкости бытия» Летов целенаправленно избавлялся от них).
Как верно заметил кто-то в ютубе в комментариях к старому новосибирскому концерту: «Вот смотришь начало концерта и понимаешь, что и тогда лагерь фанов ГрОБа делился на тупорылых и начитанных».
На это же обратил внимание и Олег Коврига в открытом письме Летову начала 1990-х: «Я помню твой концерт в ДК МЭИ. С самой первой песни – это была „Мне насрать на мое лицо“ – у меня возникло ощущение странного несоответствия того, что происходит на сцене и в зале. На сцене стоял совершенно одинокий, страшно ранимый человек, и некая „подводная мелодия“, которая шла где-то сзади, усиливала ощущение ранимости и какой-то нежности, исходящей от песни, несмотря на ее внешне „грязный" вид. А в зале при этом скакали какие-то мудаки, после которых осталась куча сломанных стульев и ощущение того, что тебе действительно нагадили в душу».
Подход, конечно, несколько социал-дарвинистский, но в те годы на этот счет особо не церемонились – а Летов, получается, даже и заложил некие будущие основы инклюзивности.
Как бы там ни было, примерно с конца 1980-х привыкли думать, что есть Летов со своей поэтичной метафизикой грубого помола, а есть его аудитория зверовато-агрессивного толка, и это (якобы) малопересекающиеся окружности. Он, несомненно, показал людям лыжню, только он ехал по ней вверх («Тащил на горку, как мертвую мать»), а все в массе своей ломанулись с нее вниз, услышав в ГО все самое матерное и поверхностное и вполне удовлетворившись полученным знанием. Впрочем, с поверхности считывалась не только матерщина – так, однажды на концерте в Харькове во время пропевания строчки «зацвела в саду сирень» в Летова метнули из зала букетом сирени.
Строго говоря, подобная разграничительная дилемма была исчерпывающе описана еще Чернышевским: «Байрон пьет не потому, почему пьет Петр Андреевич».
Дело, впрочем, было совершенно не в том, что Байрон читал больше книг, нежели его озверевшие адепты петры андреевичи, и не имел вдобавок привычки ломать стулья на концертах. Его, конечно, утомляла фанатская недалекость, но при этом не припомню, чтобы Летов открыто снобировал свою аудиторию (помимо случая, когда перед концертом в Екатеринбурге в феврале 2004 года скинхед с характерным прозвищем Хаос убил 23-летнего парня, а Егор выступил с резким антинационалистическим заградительным заявлением, чтоб впредь никто не смел ассоциировать свою «патриотическую вонь» с его музыкой, – но это сложно назвать актом снобизма). Да и с чего бы? В конце концов, он самоучка, без высшего образования, из простой семьи и скромного города, так что собственное превосходство он утверждал точно не по сословным принципам. Он охотно общался с публикой, песню «Я играю в бисер перед стаей свиней» живьем предпочитал не петь, в случае акустических концертов вообще ввел практику записок из зала, на которые с подробным удовольствием отвечал, да и вообще строил представления более-менее по принципу «чего изволите». Кстати, о свиньях – сам образ свиной стаи (не стада!) настраивает на романтический лад и вообще довольно лестен. Летов определенно не горел желанием талдычить ту же «Все идет по плану» в поздний свой период, но все-таки исполнял ее неизменно, приговаривая в гримерке: «Ну вот представь, если б The Rolling Stones приехали в Ижевск и не сыграли „Satisfaction“, ну это как?» На концертах у него всегда было два фирменных клича: «Голос громче в мониторах» и «Людей не бейте, пожалуйста». Нельзя было прорваться на концерт и НЕ услышать в программе «Все идет по плану» и прочие плановые хиты, поскольку он понимал законы собственной мифологии, благодаря которым люди на него и стягивались. Он был человеком сложных нравов, но простых вкусов, любил бутерброды со шпротами и зеленым луком, песню «ВИА Гры» «Цветок и нож», роман Акунина «Пелагия и белый бульдог» и много чего другого, более присущего Петру Андреевичу, нежели Байрону. Лидер «Аукцыона» Леонид Федоров вспоминает: «Мне больше всего нравится то, что, приобретя в кратчайшие сроки неслыханную и мало кому доступную популярность, Егор нифига не интересовался сопутствующими ей материями, до конца оставался нонконформистом. Он, пожалуй, первым из нас понял все про этот шоу-бизнес. Мне, например, шоу-бизнес не нравился просто потому, что не нравились собственно люди, которые им занимались. А Летов был против именно из принципа. В конце 1980-х был двухдневный концерт в Ленинграде, в зале „Время“ – по три группы в день играли. Помню, были „Чолбон“ „Не ждали“ „ВВ“ „Аукцыон“ еще кто-то и Егор с Янкой. И первым, кого захотел вывезти этот менеджер-француз Жоэль, был Егор. Но тот наотрез отказался ехать во Францию играть для каких-то французов. Поэтому Жоэль в итоге выбрал нас. Он еще очень хотел Цоя, но тот тоже отказался по каким-то своим соображениям. Потом Жоэль, впрочем, разорвал с нами контракт из-за того, что мы не смогли приехать на какой-то концерт по вине нашего директора тогдашнего, и он подписал взамен „Вопли Видоплясова“ Единственный бонус, который из всего этого Егор извлек, – он тогда попросил меня купить кеды, и я лично во Франции покупал и высылал их ему в Омск. Простейшего вида кеды».
Кеды были постоянным атрибутом Летова, он вечно в них шастал (из чего можно заключить, что плоскостопием он определенно не страдал), в них его и положили в гроб. Но кеды – это еще и отражение его детских игр в футбол. Футбол был третьей составляющей – после панк-рока и мата – того простонародного дискурса, с которым Егор работал. Он был, по всей вероятности, первым из заметных русских рок-музыкантов, которые, подобно британским панкам, так или иначе стали ассоциировать себя с фанатской культурой. То есть, вероятно, много кто из местных авторов питал соответствующие спортивные пристрастия, у Сергея Рыженко даже и группа называлась «Футбол», однако никто не делал их частью собственного музыкального стиля: сложно представить себе группу «Кино» или Криса Кельми, которые посвятили бы свои альбомы той или иной футбольной сборной (как это сделал Летов в случае с «Прыг-скоком» и Камеруном).
Мой приятель Борис Мирский, вхожий в начале 1990-х в летовскую компанию и приносивший мне некоторые обрывочные сведения оттуда, вспоминает: «Однажды мой друг Вася сказал: вчера заходил к Колесову, а там Летов сидит.
Я спросил: ну и как?
Вася просто ответил: ну, знаешь, бывают такие пареньки в кожаных пиджаках, ну вот.
Этот момент я хорошо помню. Точно была весна, год, наверное, 1992-й. Кожаный пиджак был характерной деталью из Советского Союза, атрибут типажа „провинциальный толковый нестарый мужик“, но он точно не был про рок-музыку.
Потом этот пиджак Летов светанул в Москве то ли на концерте, то ли на какой-то демонстрации. За последующие годы я несколько раз оказывался с Летовым в одной компании. Все всегда много пили, мало и плохо ели, но много говорили. Точно помню свое ощущение, что ему не хватало собеседника поговорить за футбол.
Егор был готов говорить, много, логично и структурированно, с фактами и обобщениями, и в первый раз это было очень неожиданно и освежающе. Я ничего не знал об этом его увлечении, шел тихонько посидеть и посмотреть на легенду рок-н-ролла, а потом осознаю себя обсуждающим зигзаги карьеры Кантона, причем все вокруг вообще не раздупляют, о чем это мы. Про остальной спорт не помню, хоккей ему точно нравился, тем более в Омске всегда была своя хорошая команда. Но с футбола его по-настоящему перло: он его смотрел, переваривал, понимал и наделял совершенно посторонними смыслами и энергиями. В фаворитах часто оказывались экзотические коллективы, типа африканских сборных, или кавказские „Алания“ и „Анжи“ (он сознательно выбирал самую дикую команду, так и говорил – дикую), или вообще „Челси“ Абрамовича. Топить за такое, наверное, зашквар для русского парня, тем более „национально ориентированного“ но летовский дух противоречия подпитывался своей сложной логикой, и, как обычно, плевал он на постороннее мнение. Отдельных футболистов Егор, конечно же, отмечал, но главную ценность имели только команды, причем по стилистике самые разные, например Камерун 1990-го и Греция 2004-го – это же практически противоположности.
Есть известная фраза маршала старых времен „Бог на стороне больших батальонов“ но Летову точно не нравились большие батальоны – мажорные богатые клубы или великие сборные. Помню, как мы сошлись на резкой неприязни к бразильцам, постоянному фавориту всех чемпионатов мира. Летов был за неукомплектованные потрепанные отряды, за наглых андердогов, которые никто и звать их никак, но они пытаются навязать свою игру более сильному противнику, и иногда у них может пролезть, и тогда счастье».