И черт с ним.

Она, разочарованно покачивая головой, развернулась. Ни к чему хорошему этот разговор не приведет. Что это за приступ паршивой ревности? Все время на привязи, у ноги Бестужева, без возможности на личную жизнь. Мягкая запасная подушка Смоль, стало отвратительно от собственной одержимости и покладистости. Сколько раз она сдавалась, не выдирая из себя это до конца? Малейшая боль, и Катя пряталась, баюкала свое израненное и сокровенное в тени угла. А потом снова глядела ему в рот. Идеальному.

Больше никогда…

Рука почти вылетела из сустава, когда Саша дернул ее обратно. Впечатал в дерево, выбивая приглушенный вскрик боли.

Сумасшедший, Бестужев был уверен, что его фаза съехала и уже не вернется обратно.

Потому что ее заплаканное лицо не отталкивало, сводило с ума. Потому что Александр Александрович Бестужев никогда не подбирал за другими объедки. А сейчас не просто брал, готов был скулить от предвкушения, граничащего с ненавистью.

Губы вжались в ее, приоткрытые для очередной лавины ругательств. Зло, вбиваясь до боли, закусывая и всасывая нижнюю. Смоль пахла солью и проклятым уродом, которого звала Щеком. Влажная, мягкая и не для него.

Грубо перехватил ее руки, пытающиеся отпихнуть его плечи, сжал тонкие кисти, приковал к дереву. Катя выгибалась в протесте, сжимала зубы. И его это рвало на куски, выворачивало кровавым месивом. Бестужеву не остановиться, не одуматься. Весь кислород выкачали из воздуха, оставляя только ненавистную Смоль с ее грязным запахом. Не оставалось сил, чтобы отпрянуть, вдохнуть, сказать хоть слово. Приказать ей. Господи. Умолять.

Вспышка боли ослепила, он отшатнулся. Смоль смотрела на него огромными карими глазами и с ужасом вытирала окровавленные губы. Рот наполнил едкий привкус соли, нравится? Заслужил? Саша коснулся нижней губы, и ее пронзило током. Осознание пришло запоздало – прокусила. А ее слезы текли и текли, Смоль дышала, будто вусмерть загнанная кобыла. Еще немного, и рыдания прорвутся наружу.

– Ты не имеешь никакого права поступать так со мной, Бестужев, – зашипела тихо и едко. Когда он сделал шаг вперед, Катя отшатнулась. Громко всхлипнула и сорвалась с места, на ходу подхватывая корзины.

И, видел бог, Саша прикладывал все силы, чтобы не сорваться следом.

Хрипло дышал, сжимая и разжимая кулаки. Когда Бестужев увидел Смоль распластанной под другим, он умер. И продолжал умирать сейчас. Ощущая, как не просто перешагнул грань – перепрыгнул с разбега. А под ногами не оказалось земли – поглощающая пустота.

Он почти дошел до их избы, когда заметил силуэт Чернавы у ее покосившегося низкого домика. Громкий щелчок в голове ударил по мозгам. Пазл сложился.

– Неужели это ты, сука?

Тело рванулось вперед, будто в нем еще были жалкие остатки сил. Будто у него осталась надежда. Неправда, эта дрянь давно бросила Сашу один на один с его жаждой и болью.

В глазах ведьмы полыхал ликующий огонь, она с вызовом подняла подбородок, встречая его ярость насмешкой. И это рвало остатки благоразумия. Бросок вперед, тонкая шея под рукой и удар в дровянку. Такой сильный, что верхние поленья выскочили с положенной груды, та обещала опрокинуться и похоронить под собой их обоих. Плевать.

Чернава ошарашенно моргнула, расцарапывая сжимающую шею руку.

– Убирай. Сейчас же сними всю ту мерзость, что ты на меня навела. Убирай, говорю! – Приподнял за глотку и встряхнул. Клацнули друг о друга ведьмины зубы, голова запрокинулась. И где-то на грани сознания замаячил страх. Страх, что он сейчас просто свернет ей шею.

Голос Чернавы напомнил гадючье шипение, слова перемежались с кашлем:

– Не знать тебе покоя, Бестужев. Коли уважать силу не можешь, не сгибаешься, когда положено – она тебя перемелет. Ни одна девка мира не сумеет унять этот огонь. Пока жива твоя Смоль, маяться тебе на белом свете.