Катя бросила испепеляющий взгляд на Бестужева. Тот загораться не пожелал, встретил ее прямым и невозмутимым.

Вечером после их стычки со Щеком он собрал тонкий матрас и одеяло с лавки, на которую тут же переметнулся Елизаров. Акция короткая, на одну ночь – Саша лег под дверью. Обошел всю избу, задвигая на засовы ставни, проверяя их предательски громкий скрип. Закрыл и дверь. Катя чувствовала его взгляд на своей спине, когда молча забиралась на печь. Героически сжимала зубы и жмурила глаза, вслушиваясь в мерзкий шепот Бестужева – тот рассказывал Елизарову, что она совершенно сошла с ума и бродила по округе с подозрительным мужчиной.

В конце не сдержалась, бросила едкую фразу за спину: «Ты его называешь уродом, потому что он от удара увернулся? Как ты бы его назвал, если бы он ударил в ответ. И в отличие от тебя, Щек мог не промахнуться».

Елизаров бесстыже захохотал, принялся подначивать друга. А тот промолчал, только тяжелый взгляд прожигал ее спину настойчивее, дольше.

К полуночи все в доме стихло, и Смоль соскользнула с печи. Негромко босыми ногами прокралась к оконной створке, прихватила дрожащими пальцами с собой бутылку масла. Золотые капли сноровисто заскользили по петлям, по туго идущему засову. И избушка стала ее молчаливой соучастницей, бесшумно выпустившей на волю.

Щек ждал у сарая, небрежно прислонившись к поросшей мхом стене плечом. Его расслабленный образ почти размыли тени, но глаза… Казалось, они горели жидким золотом в лунном свете. Ладони вспотели, а щеки залил румянец. Кровь ударила в голову. Слишком яркие были воспоминания об их встрече на поляне, на одежде до сих пор оставался его запах. Он нахально улыбнулся, отталкиваясь от стены, и переплел их пальцы, молча уводя ее в тени. За дом.

Ночной лес не спал, нет, он был жив. Но жизнь эта была другая, недоступная человеческому взгляду. Страшная. Смоль спохватилась, что вышла босиком и в пижаме, лишь тогда, когда крапива обожгла босые ноги, а под пятку больно юркнула острая маленькая шишка. Глаза привыкали к темноте.

Под ногами не было тропы, но мужчина шагал уверенно. Останавливался на пару секунд, вскидывал свои желтые глаза к лунному небу, и что-то во взгляде вспыхивало. Щек продолжал путь.

«Не волнуйся, днем дорога дастся так же легко, лес поможет».

Босые ступни прижимали ласковую траву к земле, ломались еще не окрепшие по весне мягкие стебли мятлика[10], хрустели мелкие ветки. Каждый шаг оставлял за собою след. Захочет ли его стереть к утру природа?

И сейчас, когда спина старухи скрылась за широкими стволами деревьев, Катя задумчиво закусила губу, поглядывая на компанию. Стоило ли оно того? Следы, оставленные в ту ночь их ногами, давно заросли, спрятались в выровнявшейся траве и хитрых вьюнках. Нужно ли им это?

Внутри что-то так яро вопило, протестовало:

«Ты не такая, Смоль, тебе не нужно тревожить мертвых, которых так боишься».

Но крики подсознания стирались широкой улыбкой Щека, указывающего на огромную мрачную избу. В них она видела молчаливый восторг и жажду победы. Будто то, что ждало их внутри – невероятное, оставляющее след в памяти навечно.

И это будоражило. Сердце ускоряло свой бег и глушило шумом крови в ушах, в щемящем кульбите замирали внутренности. Опьяняющее чувство, притягивающее. Немое обещание в глуши леса – открой избу, и пазл сложится, ты найдешь всему объяснение.

Слова легли на язык легко и беззаботно. И эти самые слова перевели их через незримую черту.

– Я знаю, где есть другая.