Возвращение строптивого
Когда началась перестройка, мы еще чаще обычного говорили по телефону. Как и подавляющее большинство эмигрантов, Виктор придерживался пессимистической точки зрения и ожидал худшего: мол, если это не хитрость и не уловка, то следует повременить, подождать, во что всё это выльется. Но когда процесс зашел далеко и в августе 1990-го специальным президентским указом ему вернули советское гражданство (которого он был официально лишен в 1978 году), стал безоговорочным поклонником Горбачева и не уставал повторять: «Здорово! Здорово!» В этом горбачевском указе его фамилия значилась под номером 18 (первым шел Солженицын). Годом раньше по его поводу высказался Ботвинник: «В свое время он был одним из сильнейших советских шахматистов. К сожалению, его преследовали… но я считаю, что Корчного можно и нужно вернуть в СССР». Хотя ему и было приятно, что с его имени снят запрет, от советского гражданства он отказался и полтора года спустя стал гражданином Швейцарии.
А в мае 1992-го, когда занавес был окончательно разгерметизирован, впервые приехал в Россию – в родной Санкт-Петербург. Вернувшийся к старому названию город встретил Корчного как триумфатора.
Беспрерывные интервью, телевизионные сьемки, аплодисменты и приемы, встречи с важными лицами, жаждущими поговорить и сфотографироваться с ним, – всё так контрастировало с невероятным антикорчновским шабашем, разразившимся всего полтора десятка лет назад, и вполне соответствовало гомеровским строкам: «Вот что тебе я скажу, и всё это исполнится точно: вскоре тебе здесь дарами такими ж прекрасными втрое за оскорбленье заплатят».
Для большинства эмигрантов конец Советского Союза означал, что теперь они могут приехать на родину; раньше это являлось для них не просто невозможным – немыслимым. Для некоторых, в том числе видных шахматистов, этот неожиданный взрыв обернулся трагедией: в их до того структурированном мире была проломлена огромная брешь; ушли привычные представления, понятия перевернулись, порой на почти противоположные. Если бы им показали, например, в 1980 году,
С Корчным никакой перемены не произошло. Встречавшийся с оказавшимися на Западе диссидентами, вовлеченный волею обстоятельств (борьба за выезд семьи) в политические акции, он всегда смотрел на события в первую очередь через шахматные очки. Ничего не изменилось и после распада Советского Союза, разве что страна, из которой он уехал, стала доступной для посещения и игры в шахматы, чем он с удовольствием и воспользовался.
С тех пор он бывал в России бессчетное число раз; играл матчи и турниры, тренировал, участвовал в клубных чемпионатах, даже выступал (вместе с Карповым!) за челябинскую команду «Южный Урал».
В России выходили его книги, здесь он читал лекции, давал сеансы, проводил мастер-классы. Даже когда во время очередного визита в Питер начались проблемы с глазами, даже когда в Москве он упал и повредил ногу, даже когда его швейцарский врач качал головой: «Сама судьба, герр Корчной, предупреждает: эта страна не для вас…» – маэстро продолжал наведываться в Россию и делал это едва ли не до самого конца.
С удовольствием давая многочисленные интервью, не отказывал никому и терпеливо отвечал на одни и те же вопросы. На питерском турнире 1995 года (где играл и я) видел его однажды в лобби гостиницы, беседующим с каким-то журналистом, в то время как другой спокойно дожидался своей очереди. До начала очередного тура оставалось два часа…
Бобби Фишер, сыгравший спустя двадцать лет после своего добровольного затворничества второй матч со Спасским (1992), обеспечил себя финансово до конца жизни, но развеял сказку о том, что в каком-то калифорнийском городке живет шахматное чудо, гений, и еще неизвестно, совладали ли бы с этим чудом Карпов с Каспаровым.
Так и Корчной развеял ореол, созданный им за эти шестнадцать лет: бывшего Злодея можно было увидеть, дотронуться до него, поговорить с ним, сыграть в шахматы, сфотографироваться, а то и выпить водочки.
Размеренная, бесконфликтная швейцарская жизнь тяготила его: привыкнув к постоянной борьбе и конфронтации, он откровенно скучал в своем провинциальном городке. И он любил эти аплодисменты, это внимание публики, вспышки фото- и телекамер, журналистов с блокнотом или диктофоном, внимающих каждому его слову. Да и то: где еще в мире его имя пользовалось такой популярностью? Где фамилия Корчной звучала так же оглушительно, как в его бывшем отечестве? Где? Уж точно не в его воленском пресноводье.
Отказавшись, как Бродский, от приездов в Россию, даже переставшую быть Советским Союзом, он сохранил бы миф о великом Злодее, загадочном супермене, но взять такую планку ему было не по плечу, да он в ней и не нуждался. Возможность говорить и выговориться, слышать рукоплескания и появляться в свете юпитеров, а главное, играть, играть в шахматы – это было для него много важнее всех философско-психологических соображений.
И если Бродский объяснял, что не хочет шумихи по поводу своего приезда: «Ко мне будут лезть и пытаться пожать руку те самые люди, которые улюлюкали при моем отъезде», – Корчного это совершенно не волновало. И впрямь, многие из тех, кто публично осуждал его «предательство», рукоплескали ему в развернувшейся было на 180 градусов России.
Он много путешествовал по городам и весям огромной страны и республикам, когда-то входившим в ее состав, а теперь самостоятельным государствам. Где он только не побывал за эти годы! Украина и Молдавия, Азербайджан и Эстония, Казахстан, Белоруссия и Грузия.
Но чаще всего приезжал в Россию, и не только в столицу: Казань, Элиста, Сочи, Томск, Челябинск, Смоленск, Суздаль, Белгород, Тольятти… Рассказывал однажды, что его пригласил в Череповец не кто-нибудь, а полковник, командир местного спецназа! Выступал и в детской колонии в Вологде. А в другой раз с гордостью сообщил, что во Владимире живет его страстный болельщик, сам играющий в шахматы довольно слабо, но всю жизнь собиравший его, корчновские партии. Восхищался: не перевелись еще в России настоящие любители!
Однако с особым удовольствием бывал в Питере. И не только потому, что провел здесь первую половину жизни. Здесь прожил всю жизнь и Марк Тайманов, родился и вырос Борис Спасский, здесь прошли десять, таких успешных, лет Анатолия Карпова… Но Корчной, Виктор Корчной остался абсолютным любимцем города.
Начало заката
По собственному признанию, впервые Корчной почувствовал, что играть становится тяжело, на турнире претендентов в Монпелье (1985): «Я старался, но в конце был совершенно истощен и не смог набрать даже пятидесяти процентов. Не хватало энергии и знания современной теории. Моя шахматная жизнь продолжалась, но теперь я знал, что есть планка, через которую перепрыгнуть уже не могу».
Прекрасно помню его на том турнире. Они с Петрой появлялись на завтраке очень ухоженные, элегантно одетые, искрящиеся, а баночка захваченной из дома черной икры, которую демонстративно, как вымпел, несла Петра, только подчеркивала их особость. Смеясь, они проходили мимо стола, за которым сидели старавшиеся не смотреть в их сторону многочисленные «сопровождающие» советских гроссмейстеров.