Как бы то ни было, Фрейда не слишком часто мучил гнет его «тирана». В письме от 5 марта 1899 г. он делает вполне справедливое замечание: «Весь этот труд многое сделал для моей душевной жизни. Несомненно, я сейчас намного более нормален, чем четыре-пять лет назад».
Улучшилось не только душевное состояние Фрейда. 25 мая, сообщив Флиссу о мигрени, зафиксированной согласно периоду 28+28/2, Фрейд писал:
«В понедельник утром, как в старые добрые времена, я вместе с X. взошел на Ракс[158]. На подъем ушло три с половиной часа и два с половиной – на спуск. Только на этот раз Ракс подрос по крайней мере метров на 500. Мое сердце замечательно перенесло все это».
Это лето Фрейд провел рядом с Берхтесгаденом на очень удобно расположенной вилле, где мог гулять, собирать грибы и работать над своей книгой о снах. Чувствовал он себя очень комфортно и пожаловался лишь однажды, испытав после пяти часов непрерывной работы над очередным письмом легкую «писчую судорогу».
Все лето и начало осени Фрейд слал Флиссу гранки своей книги о сновидениях, принимая его критику, комментарии и одобрительные замечания. В ответ на очередное письмо Флисса 27 июня 1899 г. Фрейд пишет:
«Очень благодарен тебе за незаслуженно большое письмо. Я приготовился смиренно ждать, не сетуя, как это бывало обычно, на тяготы бесконечного пути. Надеюсь, что своим путем ты придешь даже к еще более интересным открытиям и, как новый Кеплер, осветишь для нас непреложные законы действия биологических механизмов».
На первый взгляд письмо изобилует высокопарными оборотами. Однако немецкие слова, использованные Фрейдом в последнем предложении этого абзаца, напомнили мне об одном из его любимых мест в поэме Шиллера «Мудрость мира». Фрейд касался этой поэмы и в своей статье «Ширма памяти», о которой упоминал в ранее процитированном письме Флиссу от 25 мая.
В этой сатирической поэме Шиллер иронизировал над метафизиками, поэтами, Локком и Декартом, философами, священниками и профессорами, утверждая, что лишь Природа способна заботиться о вечном круговороте жизни на Земле. В этой поэме есть и такие строки, особенно полюбившиеся Фрейду:
«Пока философия судит о мире, она [Природа] чрез голод и любовь не дает порваться нити бытия». (Переведено в прозе.)
В своей статье (1899) Фрейд называет голод и любовь «двумя наиболее могучими движущими силами». Используя в своем письме сходные слова, Фрейд, по сути, говорит Флиссу: «Возможно, ты и есть новый Кеплер в биологии; но я считаю, что именно инстинктивные силы – голод и любовь – определяют человеческие поступки». Я не утверждаю, что Фрейд был готов сознательно выразить такие мысли, но в связи с противоречивостью отношений между ним и Флиссом двойственность столь возвышенной оценки представляется несомненной.
Когда аналитику, проводящему биографическое исследование, приходится иметь дело с подобной информацией, он попадает в весьма сложное положение. Ему известны некоторые обстоятельства прошлого и будущего и, до известной степени, пути, по которым шло развитие. Я осмелюсь последовать здесь примеру Фрейда – «si licet parva comparare magnis» (если можно сравнить малое с великим) – и обращусь к моим собственным ассоциациям, увязав их с дальнейшими событиями, которые будут подробно обсуждаться в рамках периода, когда они происходили.
Несколькими страницами ранее я упоминал о тех чувствах, что овладели мной при знакомстве с той самой «раковой» метафорой из письма Фрейда от 19 февраля 1899 г. 27 августа 1899 г. Фрейд сообщил Флиссу, что он работает над седьмой, самой важной главой «Толкования сновидений», и отметил: «Я больше не намерен пытаться ее исправлять. Пусть там будет 2467 ошибок – я все равно их оставлю».
В это время Фрейд уже понял значение промашек. В «Психопатологии обыденной жизни» утверждалось, что фактически ничто в нашей психической жизни не является совершенно случайным. Отталкиваясь от этой мысли, Фрейд добавил к вышеупомянутому письму следующий постскриптум, который практически без изменений был затем включен им в «Психопатологию»:
«Готов поспешно добавить к психопатологии обыденной жизни следующее. Ты не можешь не заметить, что в письме я упомянул число 2467 достаточно свободно, произвольным образом оценив количество ошибок, которые можно будет найти в моей книге сновидений. Я просто хотел сказать, что ошибок очень много, но почему-то выделил именно это число. Однако ничто в наших поступках не является случайным или беспричинным. В этой связи ты справедливо можешь полагать, что именно бессознательное определило число, впоследствии появившееся вдруг в моем сознании. Незадолго до того я читал газету, где сообщалось об отставке генерала Е. М., покинувшего свой пост в звании фельдцейхмейстера. Объясняю тебе мою заинтересованность. Когда я служил в должности младшего офицера медицинской службы, этот человек однажды зашел в лазарет (тогда он был полковником) и обратился к старшему офицеру: «Вы должны привести меня в порядок за неделю, поскольку я должен выполнить некоторое поручение, в котором заинтересован наш император». После этого случая я решил следить за его карьерным ростом, и вот он уже (1899) отставной фельдцейхмейстер. Я хотел посчитать, за сколько лет он проделал этот путь, исходя при этом из того, что видел его в госпитале в 1882 г. Понятно, что с тех пор прошло семнадцать лет. Я рассказал об этом своей жене, и она заметила: «Стало быть, и тебе пора на покой?» – «Боже упаси!» – воскликнул я. После этого разговора я сел писать тебе. Но по понятным причинам он продолжал жить во мне. Я сосчитал неверно; об этом говорит имеющийся в моих воспоминаниях спорный пункт. В 1880 г., то есть девятнадцать лет назад, я вынужден был встретить свой двадцать четвертый день рождения под арестом (за самоволку). Таким образом, число 24 определяет первые две цифры в числе 2467. Теперь, если к моему настоящему возрасту (43 года) прибавим эти 24, то получим как раз 67. Иными словами, в ответ на вопрос о том, не желаю ли я тоже отправиться на покой, мое желание приписало мне еще 24 года полноценной жизни[159]. Очевидно, я весьма огорчен, что за все то время, пока я следил за карьерой М., сам я не достиг столь высоких степеней. Но вместе с тем я чувствую себя удовлетворенным тем, что его карьера закончилась, тогда как передо мной еще открыты все возможности. Таким образом, всякий может согласиться, что даже спонтанно возникшее у меня в голове число 2467, по всей видимости, появилось не случайно и вполне может объясняться влиянием со стороны бессознательного».
Фрейд достиг своего 67-летия в 1923 г., и именно в этом году заболел раком! Еще раз повторю: я отнюдь не считаю, что Фрейд в свои 67 лет заболел раком лишь потому, что в 43 года пожелал себе еще 24 года плодотворной работы. Тем не менее, когда в 1923 г. у Фрейда был обнаружен рак, он встретил это известие с необычайным спокойствием (см. главу 13). Столь нехарактерное для Фрейда поведение сложно объяснить. Не было ли то отражением его раннего желания, смиренным принятием того, о чем он сам просил? Мог ли он в действительности сказать: «Судьба дала мне еще 24 года, как же я смею жаловаться?»
Здесь мы не можем не видеть целого ряда существенных связей между некоторыми выражениями, которые Фрейд использовал в своих письмах, и последующими событиями, имевшими непосредственное отношение к его смертельной болезни. К таким выражениям следует отнести слово «усыхает», которое он использовал, говоря о неизбежности скорой смерти своего отца, определение мастурбации как «первичной склонности», выражение желания, чтобы его не обманывали, а честно сообщили всю правду, когда настанет для него время умирать. Также это и сравнение себя с «новообразованием», объяснение симптомообразования как компромисса между удовольствием и наказанием за него, как в случае мастурбации, и выраженное желание дожить до 67 лет. Вдобавок можно вспомнить и об одном неопубликованном письме Фрейда, где он говорил о своей «частой фаталистической убежденности» (письмо от 28 апреля 1900 г.; см. главу 6).
Хотя я могу лишь предполагать наличие связи между вычислениями Фрейда, говорящими об ожидающей его в 67 лет «отставке» с удивительным спокойствием, с которым он встретил роковое известие о своей болезни в 1923 г., у нас имеется на этот счет толкование самого Фрейда (изложенное в письме от 1909 г.). Посредством сходных вычислений он связывал тогда год своей предполагаемой смерти с «судьбоносным» 1899 г.
11 сентября 1899 г., через две недели после известия о возможном наличии в «Толковании сновидений» 2467 ошибок, Фрейд сообщил, что отдал в печать рукопись этой своей книги и что уже чувствует наступление нового спада, неизбежно следовавшего за периодом колоссальных творческих усилий. Любопытно, что критика Фрейдом собственной работы в основном относилась к особенностям ее стиля, а депрессивный настрой проявлялся – как это обычно бывало по возвращении с отдыха – в недовольстве Веной, городом, в котором он не мог получить ни профессорского звания, ни приличной медицинской практики, позволившей бы ему избавиться от финансовых проблем. Даже тогда Фрейд по-прежнему испытывал денежные трудности и знал, что его настроение во многом определяется ими. 21 сентября 1899 г. он написал Флиссу:
«Ты убедишься, что мой стиль улучшится и идеи станут более интересными, когда в этом городе появится наконец возможность жить обеспеченно».
Ответное письмо Флисса, видимо, смогло помочь Фрейду лучше понять один из более глубоких истоков надвигавшегося творческого спада, последовавшего за окончанием «Толкования сновидений». (Здесь мы можем видеть пример того, что Флисс был для Фрейда не просто «резонатором». Должно быть, имели место и другие подобные случаи.) 4 октября 1899 г. Фрейд отвечал: