Фактически сердечные симптомы Фрейда прекратились к 1896 г., еще задолго до того, как его самоанализ достиг некоего глубинного конфликта, лежавшего в их основе, который мог быть приравнен к сильной невротической тревожности, или, как полагал Джонс, «тревожной истерии». Это обстоятельство подтверждает мою теорию, что Фрейд страдал либо от легкого коронарного тромбоза, либо, что менее вероятно, перенес в 1894 г. миокардит, – другими словами, что его болезнь была органической, а не психогенной или психосоматической. Его интенсивное курение, возможно, выступало в роли дополнительного фактора. Безусловно, симптомы любого органического заболевания, особенно продолжительного, с одной стороны, могут усиливаться из-за эмоционального стресса, а с другой – вызывать различные психологические следствия. Такой порочный круг особенно характерен для заболеваний сердца.
Что касается желудочно-кишечной симптоматики Фрейда, то, как следует из имеющихся подтверждений, у него наблюдалась повышенная склонность к раздражению толстой кишки, что часто сопутствует психическому конфликту[119]. Позже Фрейд утверждал, что появление в анализе «анальной» информации часто предваряется или сопровождается функциональной или даже структурной желудочно-кишечной патологией. Возможно (хотя такая гипотеза и сугубо умозрительна), что соответствующее открытие Фрейда, о котором он сообщил в последующие два месяца, некоторым образом соотносилось с типом появившихся у него в тот период болезненных симптомов.
В своем письме от 14 ноября 1897 г. Фрейд представил свое следующее важное открытие, касающееся стадий развития детской сексуальности. Он пародировал при этом астрологические формулы, что, по сути, было своеобразной насмешкой над «периодическими» гипотезами Флисса. Фрейд словно говорил ему: «Видишь, именно я смог дотянуться до звезд в своих изысканиях, но тебе никогда не удастся достичь таких высот». Сам не осознавая того, Фрейд готовился к открытому разрыву. Он целиком ушел в свой самоанализ, переживая мучительные периоды, когда приходилось ожидать появления из глубин подсознания новых материалов, прежде чем у него появлялась возможность четко оформить возникавшие идеи. В один из таких дней он отмечал: «Внутри меня очень тихо и ужасно одиноко… Мне нужно ждать, пока все эти вещи начнут бурлить во мне и я узнаю о них».
Неудивительно, что в это время, но уже на совершенно ином уровне, его потребность во Флиссе заявила о себе с новой силой. В такие дни Фрейд был даже готов согласиться с «периодами» Флисса. Вот письмо от 3 декабря 1897 г.:
«Прошлым вечером твоя милая жена… посетила нас, принеся с собой краткую иллюзию счастья, и своим уходом [дословно: исчезновением] вновь унесла ее. Такие разрывы одиночества оказывают благотворный эффект, напоминая о том, сколь в действительности тягостно самоотречение и сколь ошибочно к нему привыкать».
Он продолжал это письмо 5 декабря словами: «Критический день помешал мне продолжить». Несколькими страницами далее он восклицал: «С тех пор как я изучаю «Ucs.», я стал себе очень интересен»[120].
Фрейд и Флисс планировали встретиться в Бреслау в декабре 1897 г. Встреча произошла в сентябре, непосредственно после решающего открытия Фрейда, обнаружившего, что его пациенты чаще описывают свои фантазии, нежели реальные события. К тому времени у Фрейда скопилась масса новостей. Поэтому он очень ждал этой встречи. 12 декабря 1897 г. он писал:
«Только тот, кто знает, что обладает истиной, может писать как ты. Поэтому я с огромным нетерпением жду встречи в Бреслау и готов слушать во все уши. Что до меня, то у меня с собой ничего не будет. Я прошел через одинокое и смутное время и сейчас мучительно страдаю от [назального] нагноения и закупорки; я совсем лишился сил. Если не будет улучшения, в Бреслау я попрошу тебя о прижигании».
Всякий, кто проходил через анализ или проводил его, знает, сколь сильным бывает сопротивление, возникающее при вскрытии ранних конфликтов. Однако постижение повсеместной распространенности желания смерти родителям, братьям и сестрам, инцестуозных и бисексуальных влечений
Однако психическая гибкость Фрейда напомнила о себе уже в письме от 12 декабря:
«Меня так вдохновляет возможность побеседовать с тобой как о пустяках, так и о серьезных делах, после того как месяцами меня вновь неотступно осаждали самые «meschugge»[122] мысли и я не мог пообщаться с чутким собеседником. Еще один глоток вод Леты»[123].
В греческой мифологии Мнемозина и Лета – Память и Забвение – два источника, бьющие у входа в загробный мир. Соответственно, за словами Фрейда о глотке вод Леты стояло его горячее желание хоть на короткое время облегчить тяжесть непосильной задачи, за решение которой он взялся. На пути своих изысканий он словно бы сошел в преисподнюю и, отведав воды из Мнемозины, теперь жаждал испробовать вкус источника Леты. Однако его жажда скоро оказалась утолена. Внутреннее равновесие быстро восстановилось. В следующем абзаце этого письма уже видны новые смелые идеи, которые ему предстояло воплотить в последующих работах.
Письмо характеризует внутреннее состояние Фрейда, в котором он развивал свои идеи. Мысли, выраженные им годом ранее, представлялись обусловленными его тогдашним состоянием, глубокой скорбью по умершему отцу. Теперь же он обратился к истокам концепций бессмертия, воздаяния, «того света». Эти идеи вновь возникли у Фрейда спустя годы или даже десятилетия, воплотившись в таких его работах, как «Бред и сны в «Градиве» Йенсена», «Творческие писатели и сны наяву» (1908), «Мотив трех шкатулок», «Тотем и табу», «Мысли о времени войны и смерти», «Быстротечность», «По ту сторону принципа удовольствия» и «Будущее одной иллюзии». До последних дней жизни Фрейд размышлял над этой самой проблемой «того света», значением смерти, ее необходимостью и стремлением к жизни как в теоретико-психологическом ключе, так и с позиций их важности для жизни каждого отдельного индивидуума.
В следующем письме (22 декабря 1897 г.) Фрейд спустился «с небес на землю». Вступление вновь написано в слегка ироничном тоне, свидетельствующем о том, что Фрейд вновь стал более скептически относиться к умозрительным построениям Флисса:
«Я вновь в хорошем расположении духа и с нетерпением ожидаю встречи в Бреслау, чтобы увидеть тебя и услышать те прекрасные вещи, которые ты мне расскажешь о жизни и ее зависимости от вселенского процесса. Меня всегда интересовали эти вопросы, но до сих пор я не встречал никого, кто бы мог мне на них ответить. И раз уж есть двое, один из которых может сказать – что есть жизнь, а другой – что есть душа (приблизительно), то им, несомненно, надо чаще общаться друг с другом. Я набросаю для тебя кое-что новое из того, что у меня появилось. Это даст возможность мне слушать тебя не отвлекаясь».
Новость, о которой говорил Фрейд, заключалась в достигнутом им понимании того, что за пристрастием к алкоголю, морфию и табаку неизменно стоит «первичная склонность» к мастурбации. Это сообщение является типичным образчиком безупречной честности Фрейда. Фрейд так никогда и не смог избавиться от собственной пагубной привычки к курению. Последствия этой неудачи для его здоровья очевидны. Гораздо труднее оценить, до какой степени эта привычка была помехой для решения ряда аналитических проблем. В том же письме Фрейд выразил на этот счет некоторые сомнения:
«Эта зависимость играет огромную роль в происхождении истерии. Возможно, мое главное и по-прежнему непреодолимое препятствие целиком или частично лежит в этой области. Неизменно возникают сомнения в возможности победить такую зависимость».
Несомненно, однако, что любая попытка бросить курить приводила Фрейда к возникновению различных «абстинентных» симптомов[124].
На пути к разрыву
Встреча с Флиссом в Бреслау, которую Фрейд так ждал, выдвинула на первый план в их отношениях ряд непреодолимых сложностей. В пору восхищения Флиссом критические способности Фрейда были притуплены. Полагая, что весь период их дружбы (то есть с 1893-го по 1901 г.) приблизительно совпадает с периодом самоанализа Фрейда, в рамках соответствующего переносоподобного отношения мы можем с той или иной степенью определенности выделить несколько фаз.