– В октябре, – удивленно ответила она.
– А куда учиться пойдете?
– На юрфак.
– Хм, неожиданно.
– Я в театре-студии занимаюсь. Буду продолжать. Юрфак не помешает.
– Ах вот оно что! Тогда понятно. А не хотите в ночном клубе танцевать, когда 18 исполнится? Хорошая надбавка к стипендии. Могу устроить.
– Стриптиз, что ли?
– Нет! Что вы? Я бы этого вам не посмел предложить! Батарейкой!
– Это что значит?
– В ночном клубе девчонки в красивых костюмах работают, скажем так, как танцподдержка. На сцене или на высоких тумбах посреди зала танцуют, заводят толпу. 15 минут танцуешь. 15 минут отдыхаешь. Так 3 блока. До места с охраной, до гримерки тоже. Безопасность гарантирую.
– Это можно.
– Тогда давайте обменяемся телефонами. Но, если вы не против, я позвоню раньше октября. Я был бы рад с вами пообщаться.
Катя согласилась. Может, он и пускал пыль в глаза, но молодой человек ей понравился вежливостью и тактичностью, уважительностью тона. И вел выпускной он здорово, энергично и искренне, деликатно самим собой любуясь. Интересный парень и веселый. Хотя что-то за этим скрывалось. Огонь в его глазах был, но будто он горел через силу, как бывает, когда дуют на угли и черно-белое под потоком воздуха становится оранжевым, а остается таким ярким ненадолго. А ведь от этого рано или поздно у раздувающего огонь закружится голова…
Выпускной отгремел. Позабыв о новом знакомстве, Катя продолжила догонялки. Неполным составом 11 «А» пошел гулять до рассвета. Катя старалась все время быть ближе к тому самому, а он держался отстраненно. Но, когда первый день совсем уже не школьной жизни вовсю заявил о себе, смыв с холста акварельную рассветную дымку, и его краски начали набирать контраст, он даже положил ей голову на колени во время привала на скамейках набережной.
Все кончается, и утро после выпускного неминуемо становилось обычным неромантичным днем. Загремели трамваи, зацокали электрическими разрядами троллейбусы, люди побежали по тротуарам на работу, юрко, как ручейки. Настала пора расходиться. Он провожать не вызвался, и Катя поехала домой одна, бодрость сдала позиции сонливости и опустошенности. Она ложилась спать с ощущением совершившегося получуда, наполовину оправдавшейся надежды, а такое всегда оставляет осадок разочарования. Катя бросила взгляд на платье, виновато выглядывавшее краешком подола из шкафа. Оно сделало все, что было в его силах, и по-прежнему безумно ей нравилось. А праздник все же случился. Пусть эта ночь не добавила в ее жизнь любви, она не могла отнять ни ее успехов, ни блестящих перспектив. Впереди были экзамены в университет. А еще Катя решила, что точно пойдет танцевать.
10-й и 11-й класс были для меня временем жизни на пределе возможностей. Я занималась в театре-студии «Код» 4 раза в неделю, ездила на театральные фестивали, играла в школьном франкофонном театре, пела в школьных мюзиклах и, конечно, училась. Первое полугодие 10-го класса я окончила без особых академических сложностей на все пятерки, поэтому мне в школе обозначили задачу: продолжать в том же духе! Я официально пошла на золотую медаль.
Я с большой любовью вспоминаю моих учителей. Не было из них ни одного человека, кого бы я терпеть не могла. Кого-то я побаивалась вместе с его предметом. Но сильных негативных чувств не испытывала ни к кому. И это заслуга учителей моей школы номер 22. Нас, учеников, уважали, нас не унижали, к нам были справедливы. Мои учителя французского – Наталья Викторовна Яхлакова, Ирина Евгеньевна Зубкова и Алла Валерьевна Червонных – пример людей, страстно увлеченных профессией. Они создали наш франкофонный театр, придумывали спектакли, режиссировали их, создавали вокруг себя прекрасное, заражали нас своими идеями, ездили с нами на фестивали, и мы были очень дружны. Это педагоги в самом высоком смысле слова. Я часто мысленно благодарю их за то счастье общения и за ту страсть к языку, которые во мне живут. Я очень благодарна моей учительнице по русскому языку и литературе Алевтине Георгиевне Капочкиной, которая преподавала мне в старших классах, когда мы уже распределились по профилям и я перешла в языковой класс. Она научила меня любить слово, знать его силу, быть к нему внимательной. С момента нашего знакомства я всегда читаю книги с карандашом в руках и подчеркиваю восхищающие меня фразы, я испытываю наслаждение от понимания, как сложен, точен и богат русский язык. И иногда печалюсь, что за всю жизнь, даже если только и делать, что читать, невозможно успеть прочесть все хорошие книги. Каждый раз, приезжая в Пермь, я лечу к Алевтине Георгиевне в гости с цветами. Моя учительница по английскому Татьяна Валерьевна Дурбажева уделила мне очень много внимания. Она разработала для меня индивидуальную программу, потому что, когда я переехала, мои одноклассники еще не начали изучать английский, а я учила его в Инте с 3-го класса. Я занималась по интересным учебникам и с подачи учителя ходила на олимпиады.
Кого ни вспомни из нашей школы, это были добрые, интересные люди, мастера своего дела. С учителями мне повезло что тут в Перми, что в Инте. Кстати, с моими родными интинцами мы пересекались на франкофонных фестивалях, куда съезжались представители самых сильных школ с изучением французского в России.
Училась я с удовольствием. Сложности заключались не в учебе как таковой, кроме физики и алгебры. Все давалось мне относительно легко, дело было лишь во времени, мне его не хватало на простой отдых и «ничегонеделание». У меня начались проблемы со сном. Сделав вечером после репетиций уроки, я ложилась спать довольная, но вымотанная и подолгу не могла уснуть. Сколько месяцев это продолжалось, точно не скажу. В моменты бессонницы я сильно нервничала, считая, сколько времени осталось до подъема в школу. Любой шорох на кухне сквозь дремоту ужасно меня злил и порой приводил в бешенство. А иногда бывало даже страшно.
На грани вожделенного глубокого засыпания у меня начинался «вертолет». Мне казалось, что меня тянет куда-то в бездну, в глубь кровати, при этом, как ни старалась, я не могла открыть глаза или произнести что-то членораздельное, оставалось беспомощно мычать, но, видимо, это было настолько тихо, что никто из родителей не приходил ко мне на помощь и не мог выдернуть из этого жутковатого состояния. Насколько помню, я не обсуждала с ними активно мою проблему, я только иногда приходила на кухню злая, не в силах провалиться в сон, и высказывала маме претензию, что она шумит. Невозможно стало и дальше бездействовать, когда у меня случилась первая галлюцинация. Я пыталась уснуть, и мне уже казалось, что я вот-вот усну, но начался ненавистный «вертолет», челюсти сковало, что-то тяжелое вдавливало плечи и грудь в матрас. Я силилась открыть рот и позвать на помощь, но тщетно. И вдруг мне показалось, что кто-то сдернул с меня одеяло и толкнул с кровати. И я лежу на ковре, смотрю под кровать и вижу там… себя! Стало совершенно очевидно, что ситуация зашла слишком далеко. Я поговорила с директором школы Ольгой Васильевной, и меня перевели на индивидуальный план обучения со свободным посещением. Я должна была ходить на уроки только по тем предметам, по которым предстоял аттестационный экзамен (русский, литература, математика) и тем, что труднее давались, по моему усмотрению (физику и химию я посещала исправно). По остальным дисциплинам я отчитывалась в индивидуальном порядке, сдавала плановые работы и являлась на контрольные. В 10-м классе я сдала почти все аспекты DALF (диплома по углубленному знанию французского). Не дотянула только на изложении, маловато знала синонимов. Мне неполный DALF засчитали как итоговую оценку, но уроки французского я любила и старалась все же поменьше их пропускать. И не зря! Однажды много лет спустя он очень пригодился мне, когда я выступила на одной сцене с Пьером Ришаром на кинофестивале и брала интервью у Кристофера Ламберта вместо приболевшей журналистки, и пригодился бы еще больше, если бы я все же снялась в проекте для французской кинокомпании, который закрыли из-за пандемии. Но то ли еще будет! Такому языку нельзя оставаться без практики!