Словно упустив в последнюю секунду отходящий поезд, капитан почувствовал, как внутри разгорается ярость. Исполненный самоуверенности, Абержель сам обратил его внимание на свет в зрачке. Он будто раскрывал ему истину, которую Поль, конечно же, в тот момент понять не мог.
Направив его в Лион, фотограф просто-напросто поглумился над ним.
Дрожа от холода, Габриэль доверху застегнул молнию на кожаной куртке, поднял ворот до самых ушей и вышел из гостиницы. Он пожалел, что не прихватил ни шапки, ни перчаток. Девять утра, плюс один градус. Густой туман, сочащийся влагой, обволакивал деревья и так сужал поле зрения, что казалось, будто до его пределов можно дотянуться рукой.
В машине он включил обогрев на максимум, выехал на дорогу DW896 и, как только деревня осталась позади, стал следить за километровыми столбами. Через пять километров он сбросил скорость, постоянно поглядывая направо, как ему и сказала вдова. Заметил затерявшуюся в растительности дорогу, наличие которой не обозначал ни один указатель, и свернул в лес на каменистый, идущий под небольшим уклоном проселок. Метров через сто путь ему преградила решетка.
Несколько минут он шел вдоль сетки, натянутой между стволами деревьев, которая, похоже, ограждала большую территорию. Габриэль легко перелез через нее, цепляясь за ветки. Прогулка по затянутому туманом лесу сама по себе действовала на нервы, а если вспомнить, что это польские Карпаты, где полно волков, чующих человека за километры… Он каждую секунду ждал, что тишину нарушит рычание, но слышен был только звук его шагов.
Очертания шале проступили среди стволов буков, кленов и белых пихт. Это было внушительное одноэтажное бревенчатое строение с резной деревянной дверью, покрытой орнаментом в форме розеток. Тяжелые ставни были закрыты. С крыши, теряясь в сумерках леса, тянулась электрическая линия, возможно ведущая к жилью какого-то другого богатого владельца. Габриэль быстро обошел дом. Понял, что единственным способом войти было взломать ставни. Дергая изо всех сил, он погнул шпингалет, потом разбил стекло.
«Я жандарм, так что знаю, как действовать», – сказал он вдове. Он ободрил себя мыслью, что никто не подаст на него жалобу.
Просунув ладонь в дыру и потянув за ручку, он открыл окно и проник внутрь. Приложил руку к радиатору, оставленному на предохранителе от замерзания, что обеспечило внутри минимум градусов десять тепла. Пол поскрипывал под его шагами. По потолку жилой комнаты с открытыми несущими конструкциями шли массивные балки. Просторная кухня с одной стороны, гостиная-столовая – с другой. Над каменным камином слева чучело головы волка, рядом три ружья, висящие друг над другом. Крупный калибр. На стенах мягкие мирные пейзажи. Ничего общего с помпезным бельгийским замком.
После внезапной смерти Хмельника никто вроде бы не должен был здесь появляться, однако у Габриэля это место не вызвало ощущения заброшенности. Пыли почти не было. Он подошел к угловому, обитому тканью дивану и представил себе промышленника, сидящего здесь, у огня, и полирующего приклады своих ружей, готовясь к охоте на волков.
Потом Габриэль двинулся по коридору, бросил взгляд в большую ванную с джакузи и высококачественным оборудованием, осмотрел первую спальню. В платяном шкафу висели охотничьи костюмы, стояли тяжелые башмаки и коробки с патронами. Без сомнения, инстинкты Хмельника просыпались, стоило ему влезть в эту одежду. Наверняка было что-то до крайности возбуждающее в преследовании хищников в таком лесу, как здешний. В том, чтобы вскинуть оружие. В том, чтобы пролить кровь.
Вторая спальня, чуть дальше, скорее всего, была гостевой. Пустые шкафы, скромная обстановка. Габриэль заметил рядом с вешалкой два девственно-чистых холста, обернутые в целлофан, две бутылки уайт-спирита[76] и набор кистей, перетянутых резинкой.
Он оглядел комнату в уверенности, что у Хмельника должна быть и другая мастерская где-то в этом доме. Ему представлялось очевидным, что этот человек не стал бы приезжать в лес несколько раз в году только для того, чтобы поохотиться на волков.
Габриэль обследовал каждый квадратный метр, открыл все двери, обшарил все шкафы. Выйдя наружу, он обошел территорию, огороженную сеткой, в поисках какой-нибудь сторожки или сарая, но ничего не нашел. Вспомнил картину с Жюли и Матильдой и другую, из дома Паскаля Круазиля, – с молодым пареньком: неровные каменные стены, а главное, корни деревьев, свисающие с низкого свода.
Может, смотреть надо не вокруг, а под ноги?
Он вернулся в дом и снова начал поиски, уткнувшись носом в пол, передвинул диван в гостиной, переставил мебель. Его сердце сжалось, когда в гостевой комнате он обнаружил большой постеленный под кроватью черно-серый ковер – единственный во всем шале.
Отодвинув кровать, он заметил царапины на паркете у ее ножек, что подтверждало его мысль. Представил, как Хмельник совершает точно такие же движения, скатал ковер и обнаружил квадратный люк размером как минимум метр на метр. Металлическое кольцо было вделано в толщу паркетной доски. У Габриэля возникло чувство завершения, наконец-то близящейся мучительной развязки отчаянных поисков. Он потянул металлическое кольцо, и прямо ему в лицо ударило дыхание мрака.
Электрический контакт: под его ногами зажглись лампы. Открытие люка наверняка включило автоматическую систему. Он спустился по лесенке на десяток ступеней и оказался в проходе с полукруглым сводом и стенами, выложенными множеством плоских камней. Под лесом был проделан подкоп, чтобы создать искусственную пещеру. Габриэль ничего не знал об этом районе, но уже слышал истории о евреях, бежавших в эти места, и о тех, кто прятался в польских Карпатах во время Второй мировой войны. Была какая-то связь с этими историями или нет, но факт оставался фактом: в шале Анри Хмельника существовал подземный ход, и снова Габриэль вспомнил о позе бизнесмена на его автопортрете, а главное – о двух пальцах, указывающих в землю. Словно на глазах у всех художник объявлял о своей тайне.
Габриэль последовал за цепочкой лампочек. Наклонился, уворачиваясь от пресловутых корней деревьев, которые свисали в проход, пробравшись между камнями. На равном расстоянии друг от друга в рамках со стеклом на стенах были развешены белые листы с запечатленными на них красивым почерком фразами. Габриэль готов был спорить с кем угодно, что узнал руку Траскмана. «Как объяснить картины мертвому зайцу?», «Мудреное сосуществование с диким койотом», «Гомогенная инфильтрация для концертного рояля» или еще: «Вес и относительное перемещение нерводробителя в ортонормальной позиции». Если бы безумие человеческого существа следовало отразить в одной фразе, то ею могла стать любая из этих.
Дальнейшие шаги привели его к Граалю: в углублении слева расположилась мастерская художника. Все было на месте, в натуральном виде. Краски в своих баночках, засохшие кисти, десятки пробирок с багрово-черным засохшим содержимым на специальной деревянной подставке рядом с гуашью. Наклонившись и принюхавшись, Габриэль уверился, что в пробирках высохла кровь. Рядом разложенные кучками обрезки ногтей, скатанные в клубки и похожие на странных пауков пряди черных волос, а также прочие негниющие органические отходы. Переведя взгляд в угол, он увидел вделанную в камень цепь с металлическими обручами рядом с керосиновой горелкой.
Он присел на корточки, потрогал холодный металл и поднес руку ко рту, сдерживая крик. Жюли была заключена здесь, под землей, ее лицо осталось на полотне безумца, мучителя. Сколько времени Хмельник держал ее в плену? Что она вытерпела в этом подземелье? Не было видно ни остатков еды, ни матраса, ничего, что свидетельствовало бы о долгом содержании в неволе. Что он сделал с ней и со всеми другими, после того как обессмертил на своих полотнах?