Выпрямившись, он был вынужден ухватиться за стену, чтобы не упасть. Он воображал жуткие вещи, но не такое. Какая надежда могла оставаться в этом мрачном, упрятанном глубоко под землю, отрезанном от мира месте, пронизанном подобным безумием? В яркой вспышке перед ним предстала мать Матильды, стоящая напротив него и умоляющая. Позвоните мне в любое время. Если вы получите какую-либо информацию, если найдете хоть что-то, касающееся моей дочери, я хочу, чтобы вы мне это сказали. Не бросайте меня, ладно? Умоляю, вытащите меня из этого ада.

Ад был здесь. В безвестности эти подземных ходов.

Габриэль вернулся в центральный коридор. Пространство сузилось, прежде чем вновь раздаться вширь, словно он прошел через пищевод. В глубине его ждала еще одна ниша, на этот раз справа. Он направился туда и попал в нечто вроде тайной ложи, обустроенной как небольшой уютный альков. Большие ковры-килимы на полу. Каменные стены скрыты за красной бархатной драпировкой, подсветка подчеркивает ее золотистую кайму. В середине возвышается круглый стол, в центре его подсвечник с наполовину оплывшими свечами. Вокруг стола четыре кресла, обитые таким же бархатом. И повсюду на изогнутых стенах те же обрамленные непонятные фразы. «Сибирская симфония с пупком лимбов», «Выжженные животы вампиров и другие ритуалы уничтожения», «Праздный лепет ветки мертвой ели».

Габриэль задыхался, он больше не чувствовал холода. Рядом с портативными обогревателями застекленная витрина со стаканами и бутылками, наполненными янтарным алкоголем – выдержанный коньяк, – и книжный шкаф из ценных пород дерева, где стояло около полусотни томов.

Он принялся быстро их пролистывать, большинство содержало репродукции знаменитых произведений искусства. Но воспроизводились там исключительно кровавые сцены, избиение, резня. Убийство царило в религиозных сюжетах, на поле боя, на темных грязных улицах. «Задушенная женщина» Поля Сезанна. Отрезанная голова, лежащая на лире, в «Орфее» Гюстава Моро. Разбросанные тела, раздавленные палицей гиганта, на полотне Анри-Камиля Данже. Габриэль доставал, открывал и ставил обратно разные альбомы. Роден, Делакруа, Дега, Мунк, Бексиньский и многие другие. Художники, скульпторы, писатели – все в тот или иной момент своей жизни были одержимы воспроизведением высшего, последнего, запретного действа, которое и дарили потомкам: убийства.

Он все листал и листал. Работы Фрэнсиса Бэкона были квинтэссенцией чистой жестокости, творения Винсента Ван Гога – отражением стремительного падения в саморазрушение. Художники безумные, про́клятые, которые создавали свои шедевры на краю бездны, иногда выздоравливая, а иногда окончательно впадая в недуг благодаря своему искусству, столь же спасительному, сколь и разрушительному. Габриэль подумал о доме Траскмана. Обо всем этом безумии. Он перешел к другой полке и взялся за альбом Дэвида Боуи, стоявший рядом с «Преступлением и наказанием» Достоевского и «Хладнокровным убийством» Трумена Капоте. «1. Outside»[77] 1995. Вспомнил, что певец говорит там об убийствах и об искусстве. Одно на службе у другого.

Убийство, искусство… Полки перед Габриэлем отчетливо и недвусмысленно демонстрировали плоды этого невероятного союза. Он подошел к столу, потрогал кресла, заметил потертость ткани на сиденьях. Никакого сомнения: их было четверо, и они собирались здесь, под покровом полной секретности, спрятавшись во мраке польских лесов. Четыре монстра, которые смаковали отличную выпивку в окружении повествующих об ужасах книг, нежась в тепле обогревателей, пока их жертвы оставались в холоде и мраке, запертые через две стены от них.

Искусство и убийство… Слова крутились в голове Габриэля. Он подумал о Траскмане, о Гаэке, увидел, как они сидят напротив, делясь своими секретами, своими наваждениями, своей добычей.

Какой-то предмет, завернутый в черный лоскут, лежал слева от подсвечника. Габриэль откинул края ткани и обнаружил увеличенную копию подвески Жюли: книгу из латуни и олова, размерами похожую на обычный роман. Она была необычайно тяжелой. Габриэль потряс ее и решил, что внутри пустота. Внимательно рассмотрел. Смутно вспомнил, какие манипуляции совершил Поль, чтобы открыть подвеску его дочери. Нажать на скрытую кнопку… Перевернуть книгу и сдвинуть выпуклость в верхней левой части. Щелчок. Потянуть за другую. После многих попыток ему удалось взять верх над механизмом. Осталось только надавить на кружок в центре узора, в нижнем углу.

Крышка сдвинулась, словно приглашая заглянуть внутрь. В тайнике лежала маленькая книга в переплете из светло-коричневой кожи, размером не больше блокнота, на которой был вытиснен ксифопаг, подобный тому, который был изображен на секретной двери у Траскмана. Золотыми чернилами на обложке было написано название:

ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО КСИФОПАГА

Габриэль достал книгу и с комом в горле посмотрел на нее, как на предмет про́клятый, ядовитый, содержащий в себе самые страшные откровения. В томике было около пятидесяти рукописных страниц, заполненных красивым ровным почерком. Почерком Калеба Траскмана.

Он приступил к чтению.

Лето 2005 (июль)

Начиная с убийства Авеля Каином, художник изображал преступление. У Гойи или Жерико воспроизведение запретных действий лежало в основе их поразительных шедевров. «Смерть Сарданапала» Делакруа – по сути чистейшая жестокость, а посетители музеев приходят от нее в восторг. Кино, как и литература, превращает сцены убийства в скрытое наслаждение для глаза. Тот, кто читает или смотрит, так же причастен, как и тот, кто действует, он становится соучастником благодаря гипнотическому воздействию пролитой крови. Такова человеческая природа. Вуайеризм и смакование мерзости.

Мы четверо, выдающиеся художники, основатели тайного общества Ксифопага, обладаем одной общей чертой: мы отличаемся от общей массы благодаря жестокости и аморальности некоторых плодов нашего труда. Нас осуждают, иногда ненавидят, часто не понимают. Не важно, откуда мы взялись, какие трудности преодолели на своем жизненном пути и какие страдания нам пришлось перенести: так или иначе, эшафот осуждения всегда довлел над всем остальным, принижая и разрушая нас.<…>