О политических взглядах Толстого, участника Севастопольской обороны, свидетельствует такой факт, отмеченный одним из современников:
«Граф Толстой вошел в гостиную во время чтения. Тихо став за кресло чтеца и дождавшись конца чтения, сперва мягко и сдержанно, а потом горячо и смело напал на Герцена и на общее тогда увлечение его сочинениями». Современник отметил, что Толстой настолько убедительно раскритиковал злопыхательства Герцена, что в этом доме его произведения уже более никого не интересовали.
И вдруг в Петербурге Толстой встретил любовь своей юности. Сжалось сердце. Она была замужем. Имеется в виду сестра его друга Александра Алексеевна, в девичестве Дьякова, а теперь – мужняя жена Оболенская. К тому времени она была уже три года замужем, но, видно, сохранила чувства ко Льву Николаевичу, да и его чувства вспыхнули с новой силой. В дневнике он отметил, что «не ожидал ее видеть, поэтому чувство, которое она возбудила во мне, было ужасно сильно…»
21 ноября 1855 года – первая столичная запись: «Я в Петербурге у Тургенева. […] Мне нужнее всего держать себя хорошо здесь. Для этого нужно главное 1) осторожно и смело обращаться с людьми, могущими мне вредить, 2) обдуманно вести расходы и 3) работать. Завтра пишу Юность и отрывок дневника».
В начале 1856 года пришлось побывать в родных краях. Тяжело болен был брат Дмитрий. Он был при смерти. Лев Толстой пишет: «Мне ужасно тяжело. Я не могу ничего делать, но задумываю драму…»
А 2 февраля – снова Петербург. Там Толстой узнает о смерти брата. И записывает:
«…Вечером захожу к Тургеневу…». Тургенев представляется уже маститым писателем. Он на десять лет старше Толстого, почти ровно на десять лет… ему тридцать восьмой год. После встречи записывает: «Мои главные недостатки – привычка к праздности, беспорядочность, сладострастие и страсть к игре. Буду работать против них».
В этот период складывались долгие и сложные отношения с Иваном Сергеевичем Тургеневым. Дневник пестрит записями: «6 февраля. Был у Тургеневых. Почему-то стыдлив и нахален». «7 февраля. Поссорился с Тургеневым…» 19 февраля «…Обедал у Тургенева, мы снова сходимся». «12 марта 1856. С Тургеневым я, кажется, окончательно разошелся». «20 апреля. Был у […] Тургенева и очень весело болтал с ним». «25 апреля. […] Был у Тургенева с удовольствием. Завтра надо занять его обедом». «5 мая. Был обед Тургенева, в котором я, глупо-оскорбленный стихом Некрасова, всем наговорил неприятного. Тургенев уехал. Мне грустно тем более, что я ничего не пишу». «31 мая. Спасское-Покровское…В 5 – м часу утра поехал верхом к Тургеневу. Приехал в 7, его не было дома, болтал с Порфирьем и дописал в памятной книжке. Дом его показал мне его корни и много объяснил, поэтому примирил с ним. Он приехал, я позавтракал, погулял, поболтал с ним очень приятно и лег спать. Разбудили меня к обеду». «2 июня. Спасское-Лутовиново…Очень хорошо болтали с Тургеневым…»
Ну и далее в том же духе.
Сладострастие кажется непобедимым
Мирная обстановка снова вернула к постоянным размышлениям над отношениями к женщинам:
Лев Толстой писал: «Уважение к женщинам. Есть 3 рода отношений к женщинам. Одних уважаешь почему-нибудь – иногда по пустякам, за связи, к стыду – выше себя – несчастье. – Иногда любишь, ценишь, но третируешь ребенком – несчастье. Иногда уважаешь так, что больно несогласие в мнениях и хочется спорить – хорошо».
И снова погоня за женщинами: «7 февраля…у меня девка».
Но пока еще эпизодически, ведь служба не окончена. 8 февраля Толстой отметил: «Завтра на службу», а 9 февраля – «…был в Ракетном Заведении на весь день».
Но и литературная работа нарастает: «12 февраля запись: «Окончил Метель, ей очень довольны». 19 февраля: «…изучал характер русской толпы, слушающей оратора».
Впрочем, служба уже занимает совсем немного времени. А потому появляются первые оценки столичных женщин: «Моя барышня Пейкер даровита чрезвычайно, но притворно, хотя и хорошо, смеется. – Другая, отличный голос, но злоупотребляет вибрированием. Волконской хочется влюбиться, а она думает, что ей хочется, чтоб в нее влюбились».
Непросто вчерашнему армейскому офицеру, пусть даже снискавшему пока еще небольшую, но известность в литературных кругах и постепенно завоевывавшему читателей, влиться в так называемый высший свет столичного общества. Да еще такому, как Толстой, ведь он не уставал повторять в дневнике о том, что слишком скромен и нерешителен даже с провинциальными барышнями. А каково с петербургскими?!
Он ведь с весны 1851 года и по конец 1855 года, то есть без малого пять лет варился в обществе совершенно особом, отличном от общества столичного, да и вообще общества городского. Там он в грубоватом офицерском коллективе сумел утвердиться, даже постепенно начал решительно выступать против некоторых ложных устоев, против хозяйственных преступлений, как, например, обкрадывание солдат. Но здесь все по-иному. Часто гадают биографы: отчего все-таки Толстой не женился сразу, если чувствовал такую необходимость в соответствующем общении с женщиной? Да потому, что несколько робел в отношениях со светскими львицами, даже очень молоденькими, но уже прошедшими столичные университеты общения с возможными женихами.
Видно, что общение с прекрасным полом не очень удавалось. Недаром 21 марта Лев Толстой написал: «Я решаюсь ехать в деревню, поскорей жениться и не писать более под своим именем. А главное – всегда и со всеми быть сдержанным и осторожным в разговоре. Деятельность, чистосердечие, довольство настоящим и снискивание любви. Главная моя ошибка в жизни состояла в том, что я позволял уму становиться на место чувства и то, что совесть называла дурным, гибким умом, переводить на то, что совесть называла хорошим. Отчего любовь, находящаяся в душе, не находит удовлетворения при столкновении с человеком, который возбуждает ее. – Самолюбие уничтожает ее. Скромность есть главное условие sine qua non (
В мужском коллективе было проще, хотя в основном этот коллектив был сугубо штатским.