Ну и, конечно, не мог совсем уж не упоминать о своих влечениях к прекрасному полу: «Насчет женщин, кажется, нет надежды». 20 сентября записал в дневнике: «Хорошеньких пропасть, и сладострастие работает меня».
Появилась надежда? Увы, скромность и нерешительность в «женском вопросе» по-прежнему была помехой. С одной стороны, его тревожила робость, но с другой – радовала, поскольку лишний раз не впадал в грех, которого старался избегать, несмотря на тягу к общению с прекрасным полом.
«Моя карьера – литература – писать и писать!»
Запись в дневнике от 2 октября вполне определенная: «Днем весьма недоволен, возился с офицерами 4 – ой легкой…Какой вздор! Моя карьера – литература – писать и писать! С завтра работаю всю жизнь или бросаю все, правила, религию, приличия – все». Вплоть до августа 1855 года Лев Николаевич находился в Севастополе. За Севастопольскую оборону он был награжден орденом Св. Анны 4 – й степени с надписью «За храбрость», причем в представлении так было и написано: «За нахождение во время бомбардирования на Язоновском редуте четвертого бастиона, хладнокровие и распорядительность». Кроме того, он был награжден медалями «За защиту Севастополя 1854–1855» и «В память войны 1853–1856 гг.». Спустя 50 лет он получил еще две медали «В память 50 – летия защиты Севастополя». Одна из них была серебряной – это за участие в Севастопольской обороне, а вторая – бронзовой. Бронзовой медалью были отмечены «Севастопольские рассказы».
Ну а после возвращения из Севастополя снова случился очередной жизненный поворот. Впрочем, истоки лежали там, на линии огня. Толстой, хорошо разбиравшийся в обстановке на театре военных действий, стал писать сатирические песни, как бы от имени солдат. В них он бичевал бездарность и продажность ряда генералов.
Одна из песен была о проигранном сражении на Черной речке 4 августа 1855 года. Толстой высмеял генерала Реада, бездарно провалившего операцию у Федюхиных высот. Солдаты, особенно участники того злополучного сражения, сразу подхватили ее. О песне стало известно командованию, и особого труда не составило найти истинного ее автора.
Вскоре Льва Николаевича вызвал помощник начальника штаба А.А. Якимах.
Вполне понятно, что песня не могла быть сочинена простым солдатом. Слишком много такого, чего солдат знать не мог. Провели расследование и выяснили, кто писал. Да ведь не одна песня такая, были и еще. Ну а то, что на Крымском театре военных действий были сплошные предательства, достаточно хорошо известно. То есть, Толстой никакой напраслины не возводил. Просто он все отнес к бездарности, а на самом деле даже во главе армии, находящейся в Крыму, стоял Меншиков, масон, который действовал строго по указке своих зарубежных хозяев.
Ныне широко известна фраза: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги». Но не все знают, что это вовсе не пословица, а строки из толстовской песни.
27 августа состоялся очередной жестокий штурм. Толстой участвовал в его отражении, а в штабе уже зрели планы, как избавиться от неудобного офицера. Известность Толстого не позволяла поступить круто. И тогда было решено направить его в Санкт-Петербург с реляцией о боевых делах.
Этой командировкой Толстой распорядился лучшим образом. Он написал «Севастополь в мае 1855 г.» и создал очередное повествование о памятных днях боев: «Севастополь в августе 1855 г.». Произведения были опубликованы в первом номере журнала «Современник» за 1856 год. Прежде Толстой подписывал свои произведения псевдонимом. Теперь же поставил полное свое имя. «Севастопольские рассказы» были тепло встречены и читателями, и критикой.
9 ноября Толстой, направленный с донесением о действиях артиллерии во время штурма Севастополя, прибыл в Петербург и остановился у Ивана Сергеевича Тургенева.
До ноября 1856 года поручик Толстой находился в столице, продолжая свою работу над новыми произведениями. Перед ним открылись две дороги – военная и литературная. Но военная репутация оказалась подмоченной «солдатскими песнями». И он решился. В ноябре 1856 года ушел в отставку.
После страды Севастопольской первая запись в дневнике сделана 21 ноября 1855 года. Лев Толстой вернулся с войны не только воином, но и писателем. Годы на Кавказе, в Кишиневе и особенно в Севастополе сделали свое дело. Он окунулся в литературное творчество по-настоящему. И первые важные встречи в столице – с литераторами.
После окончания военной кампании Толстой вернулся к мирной жизни, от которой уже до некоторой степени отвык. Та война была на окраинах – о ней говорили в столичных салонах, переживали, всяк по-своему, но она не ощущалась вдали от театров военных действий. Мы видели такие примеры и в ходе Афганской войны, и во время первой и второй чеченских кампаний. Где-то лилась кровь, а в Москве царили другие порядки. Так и в ту пору – в Санкт-Петербурге, в Москве, в других городах ничего особенно внешне не менялось, а между тем ведь в Севастополе не умолкая гремела канонада, лилась кровь, свершались величайшие подвиги. Но немало выпало их вершителям и страданий от ран. Великий Пирогов Николай Иванович не отходил от операционного стола, а в столицах знать не вылезала из балов и прочих празднеств. Но вот завершилась Крымская кампания…
Толстой быстро вошел в литературные компании, а вот в различные салоны не спешил – мешала быть там как рыба в воде природная застенчивость.
Известность была поразительной. Он вспоминал, что получал приглашения в знатные дома. Все стремились познакомиться ближе. Обсуждали, что его повести читал государь, и что даже плакал, когда читал «Детство». А впереди были публикации новых и новых рассказов. Особенно потрясали те, что посвящены Севастополю. Все искали слово правды. И вот оно пришло – это слово.
Известный романист и драматург Алексей Феофилактович Писемский (1821–1881), читая рассказы Толстого, мрачно говорил: «Этот офицеришка всех нас заклюет, хоть бросай перо…». Знаменитый поэт и редактор «Современника» Николай Алексеевич Некрасов (1821–1877) написал Толстому: «Я не знаю писателя теперь, который бы так заставлял любить себя и так горячо сочувствовать, как тот, к которому пишу…»
Тургенев с восторгом читал своим друзьям рассказы незнакомого автора… Именно к Тургеневу прямо с дороги приехал Толстой и остановился у него на квартире. Оба искренне хотели сблизиться. Но «стихии их были слишком различны».