Но совершенно ясно, что борьба с законом природы бесперспективна. Даже в обстановке, где передохнуть некогда от службы, а если и выпадают свободные минутки, то некогда передохнуть от литературной работы, которая затягивала все сильнее.
И по-прежнему стремление следовать добру: «цель моей жизни известна – добро, которым я обязан своим подданным и своим соотечественникам; первым я обязан тем, что владею ими, вторым – тем, что владею талантом и умом. Последнюю обязанность я в состоянии исполнять теперь, а чтобы исполнять первую, я должен употребить все зависящие от меня средства».
То есть Толстой понимал, что, продвигаясь постепенно в литературе, он может добиться успехов. А вот что касается службы, то здесь еще успехи незначительны. Но он ощущал всем сердцем ответственность за подчиненных, которых именует подданными.
Безусловно, он понимал, что преуспеть на литературном поприще может не столько тот, кому Богом дан талант, сколько тот, кто прошел испытания жизнью. Вот тогда и понадобится талант, чтобы эти свои испытания обратить в художественные произведения.
Толстой размышлял: «Может быть, Бог устроил жизнь мою так, с целью дать мне больше опыта. Едва ли бы я так хорошо понял свою цель, ежели бы я был счастлив в удовлетворении своих страстей».
Действительно, человек, живущий в праздности, вряд ли возьмется за перо. Трудно назвать писателей и поэтов, которые бы жили без нужды. Пройдут годы, и Лев Толстой озвучит целую теорию относительно литературных гонораров. Но это случится позже.
А пока снова о воздержаниях, которые считал необходимыми: «Воздерживайся от вина и женщин. Наслаждение так мало, неясно, а раскаяние так велико!».
8 июля 1853 года Лев Толстой написал:
«…Я слишком недоволен своей бесцельной, беспорядочной жизнью. Читал “Profession de foi du Vicaire Savoyard” (“Исповедание веры савойского викария” Жан-Жака Руссо.
Не могу доказать себе существования Бога, не нахожу ни одного дельного доказательства и нахожу, что понятие не необходимо. Легче и проще понять вечное существование всего мира с его непостижимо прекрасным порядком, чем существо, сотворившее его. Влечение плоти и души человека к счастию есть единственный путь к понятию тайн жизни. Когда влечение души приходит в столкновение с влечением плоти, то первое должно брать верх, ибо душа бессмертна, так же, как и счастие, которое она приобретает. Достижение счастия есть ход развития ее. Пороки души суть испорченные благородные стремления. Тщеславие – желание быть довольным собой. Корыстолюбие – желание делать более добра. Не понимаю необходимости существования Бога, а верю в Него и прошу помочь мне понять Его».
Ему было мало сложившихся традиций в виде своевременных посещений церковных служб, в виде молитв. Он пытался искать ответы на многие вопросы, на которые сложно найти нелицемерно верующему, то есть не бездумно повторяющему все, чему учили на занятиях по Закону Божьему. А уж такие занятия были обязательны для всех.
Толстой боролся со своими недостатками, то побеждая их, то отступая перед ними. Но его огорчали и поступки близких, как и он отклоняющихся от общепринятых норм. Интересны записи, сделанные в Пятигорске, во время очередной поездки для лечения.
Датирована запись 9-15 июля. «Приехав в Пятигорск, нашел Машу, пустившуюся в здешний свет. Мне было больно видеть это – не думаю, чтобы от зависти, но неприятно было расстаться с убеждением, что она исключительно мать семейства».
Известно, с какой любовью Лев Толстой относился к своей младшей (на два года) сестре Марии Николаевне (1830–1912), любимице всех братьев Толстых. Лев Николаевич сделал ее прототипом Любочки в трилогии Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность». Дневниковая запись свидетельствует о том, что Лев Николаевич был недоволен тем, что сестра пустилась, как он выразился, «в здешний свет». Отчего? Да оттого, что она была замужем. Вышла замуж в 1847 году семнадцатилетней за троюродного брата, графа Валериана Петровича Толстого (1813–1865), и была уже матерью четырех детей.
В дневнике он записал далее, как бы извиняя поступки Маши, о которых не упоминал: «Впрочем, она так наивно мила, что в скверном здешнем обществе остается благородной». А 18 июля еще прибавил: «Маша так мила, что невольно жалеешь, что некому понять ее прелести».
Посвящено несколько строк и супругу сестры: «Валерьян благоразумен и честен, но нет в нем того тонкого чувства благородства, которое для меня необходимо, чтобы сойтись с человеком».
О том, что брак более чем неудачен, Лев Николаевич, видимо, еще не знал – не дошли до него эти вести, поскольку находился на театре военных действий. Супруг Маши часто изменял ей, причем не гнушался даже прислугой – завел роман с гувернанткой детей.
28 августа Толстой записал: «Труд только может доставить мне удовольствие и пользу…»
Но не может быть в жизни только труд, один труд. И в Пятигорске появилась дама сердца…
29 сентября. «[…] Был у Аксиньи. Она хороша, но не так нравится мне, как прежде…»