Первым делом Марк Семёнович был лишен допуска к материалам с грифом «для служебного пользования». А поскольку на всех работах стоял этот гриф, он автоматически лишился возможности работать в институте и посещать ученые советы. С тех пор они стали тише и гораздо скучнее, я уже не говорю о продуктивности принимаемых решений. Кроме того, наши руководители захотели получить реванш и завалить на предзащите докторской диссертации соискателя, который не был врагом, скорее, принадлежал к покорному большинству, но дружил с явными недругами дирекции.

Прошло почти пятьдесят лет после постыдной трагикомедии, которую почему-то называли предзащитой докторской диссертации, но меня до сих пор захлестывает волна отвращения, когда я вспоминаю те три часа позора. После обычного для любой защиты выступления соискателя в бой вступили два кандидата наук, которые представляли команду гвардейцев директора. Заместитель директора нашего института, ведущий заседание, разрешал им задавать соискателю многочисленные вопросы с обвинительным уклоном. Причем после содержательных ответов последнего эти два «крупных ученых», как правило, начинали объяснять, как делать докторскую диссертацию, хотя ни один не имел никакого отношения к ее теме. В конце концов один из наших почтенных профессоров, выступив, спросил, почему эти двое «ученых», с таким напором поучающие других, сами не написали диссертацию. Но, по всей вероятности, дирекция провела воспитательную работу с членами ученого совета, поэтому с перевесом в один голос диссертацию (а она была хороша) решили не выпускать на защиту.

Я не хочу сказать, что идея завалить соискателя принадлежала директору, — многие приписывали злой умысел Огородникову. Но, несомненно, если бы Клименко выступил в защиту соискателя, результат голосования был бы другим.

После окончания предзащиты объявили перерыв, во время которого один из наиболее активных представителей «директорской сотни» подошел к Шапиро и сказал:

— Арон Лейбович, вы нашего завалили, а мы — вашего!

Я стоял рядом и увидел, как Арона буквально затрясло. Мне было очень интересно, какой ответ прозвучит на безобразный выпад. А Шапиро очень спокойно произнес:

— Вы все-таки не забывайте, что у вас партбилет в кармане лежит.

Через пятнадцать лет эта фраза показалась бы смешной, но в начале семидесятых она воспринималась абсолютно серьезно.

Самое интересное, что «ученую даму», нападавшую на соискателя, приблизительно через месяц после предзащиты перевели на должность старшего научного сотрудника с окладом триста. Если вспомнить, что десять рублей в просторечии называют червонцем, получится, что за эту грязную работу было уплачено тридцать червонцев. Вам ни о чем не говорит число 30?

Эта позорная предзащита и еще несколько дискриминационных мер дирекции по отношению к другим сотрудникам привели к взрыву: в декабре 1973 года восемь заведующих лабораториями напросились на прием к Клименко и потребовали снять с должности заместителя директора и начальника отделения, которых считали инициаторами самых неблагопристойных начинаний. Так как поход к директору института состоялся в декабре, восьмерых завлабов стали звать «декабристами». Для эпохи застоя это был небывалый случай: такой поступок выглядел настоящим восстанием. А при советской власти восстания сурово подавлялись. Я не знаю, как «декабристы» высказали свое требование директору, но не думаю, что в виде ультиматума. Такой многоопытный и мудрый человек, как Арон Лейбович Шапиро, должен был знать, что кандидатура на должность заместителя директора всесоюзного института согласовывается как минимум с бюро горкома партии. И в 1973-м этот орган не мог принять ошибочного решения. Думаю, «декабристы» просили директора рассмотреть возможность кадровой перестановки, но им отказали в жесткой форме. Кроме того, вскоре после похода восьми завлабов к директору созвали партийное собрание, естественно, с приглашением руководства Невского райкома партии, и оно резко осудило действия «декабристов». Я не был членом КПСС, поэтому не присутствовал на том партсобрании, но Баталин рассказывал, что тяжелее всего было слушать выступление одного из рабочих токарного цеха. В СССР действовало правило: наиболее достойная часть КПСС — это рабочий класс. Поэтому предписывалось, чтобы пролетариев в составе компартии было, кажется, в два раза больше, чем интеллигентов. А чтобы принять в партию одного ученого, требовалось найти двух рабочих, желающих стать коммунистами. Я считаю, что такой посыл был принципиально неправильным, — ведь интеллигенция того времени рождалась в семьях не дворян, а рабочих и крестьян.

Выступление рабочего началось с того, что он протянул руки в сторону «декабристов», сидевших вместе, и сказал:

— Видите, все в институте сделано этими мозолистыми руками. Мы, рабочие, ежедневно трудимся и создаем материальные ценности. А вы ничего не делаете, только сидите и кляузы пишите. Прежде чем идти к директору и отрывать его от важных дел, вы должны были прийти к нам в цех и посоветоваться с рабочим классом, а мы бы наставили вас на путь истинный. Но знайте: мы не позволим вам будоражить институт. Либо вы будете работать, либо мы поставим вопрос о вашем дальнейшем пребывании в партии.

И дальше в том же духе.

Каково было слушать это назидание восьми заслуженным ученым, которые много сделали и для науки, и для страны! Собрание шло долго, ораторов вышло много, а суть их выступлений сводилась к одному: «Сидите тихо и не рыпайтесь, иначе будет хуже».

Но «декабристы» не хотели сдаваться, так как считали, что ратуют за правое дело. Одновременно с этим обострилась борьба дирекции с Ароном Лейбовичем Шапиро за существование рецикловой технологии. Пошли письма во все высокие инстанции: от одних — «за», от других — «против». В институт зачастили комиссии, так что о спокойной работе все забыли. Причем борьба затрагивала и мой невысокий уровень. Пишешь отчет и знаешь, что рассматривать его будут с учетом того, что работа выполнена в лаборатории Баталина — одного из самых непримиримых противников дирекции. Поэтому в первую очередь внимание обратят на поиск недостатков исследования с перспективой организационных выводов в отношении заведующего лабораторией. Чтобы обуздать «мятежников», на одно из партийных собраний пришел инструктор райкома и долго ругал кучку смутьянов, которые мешают работать коллективу института.

Дирекция поняла выступление представителя райкома партии как одобрение своей политики, но стала действовать аккуратнее. Например, создали три комиссии, которые в течение года проверяли деятельность Немцова как консультанта дирекции. Они пришли к выводу, что работа профессора на этой должности неэффективна. Куда против коллективного мнения? Марка Семёновича уволили из института 31 декабря 1974 года, причем процедура увольнения была проведена безобразно. Ученых такого уровня увольняли крайне редко, и если уж делали это, то собирали ученый совет, на котором рассказывалось о вкладе человека в науку, ему дарили ценные подарки и обязательно вручали постоянный пропуск для прохода на предприятие. В случае с Немцовым не было сделано ничего, а пропуск в отделе кадров отобрали, чтобы Марк Семёнович, не дай Бог, не мог прийти и выступить на ученом совете. Все были возмущены увольнением заслуженного профессора, но жаловаться никто не рискнул. Ученые советы стали более скучными и безрезультатными, но главное — более прогнозируемыми.

Изгнав Немцова, дирекция не остановилась — примерно через год уволили одного из завлабов-«декабристов». Сделано это было также крайне топорно. На ученый совет вынесли доклад заведующего о деятельности лаборатории. Затем начались прения, в которых выступил заместитель заведующего лабораторией и по совместительству его ученик. Он начал рассказывать, как плохо работает лаборатория, и уверять, что необходимо менять стиль руководства коллективом. Дальше все шло как по накатанным рельсам: нашелся еще один выступающий, который предложил снять заведующего лабораторией с должности как не справившегося с работой и перевести в старшие научные сотрудники. Послушное большинство ученого совета проголосовало как надо, директор выпустил приказ, и на должность завлаба назначили бывшего заместителя, гневно критиковавшего своего учителя. Я считаю, что самое плохое в этой истории — развращение несозревшего поколения молодых ученых, которое могло счесть, что публично предавать анафеме учителей и пересаживаться в их кресла допустимо. Иными словами, этим людям показали, что предательство оплачивается.

Я до сих пор не понимаю, зачем это было нужно Клименко — человеку, бесспорно, одаренному. Вместо того чтобы примирять своих сотрудников, он разобщал их.

Так мы жили несколько лет, подозревая, что подобная атмосфера в институте сохранится навечно. Но через четыре года после первого выступления «декабристов» разразился гром: на бюро Ленинградского обкома партии одного заместителя директора сняли, а директору и второму заму объявили строгие выговоры с предупреждением. Это означало, что в следующий раз они могут вылететь с работы.

Мы все дружно подумали, что это наказание за неправильную кадровую политику дирекции и борьбу против рецикловой технологии получения изопрена. Но все оказалось гораздо проще, в полном соответствии с известной пословицей: «Не бойся врагов своих — в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей — в худшем случае они могу тебя предать. Бойся равнодушных — они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существуют на земле предательство и убийство». Два члена команды директора, его друзья, решили, что положение руководства непрочно, ведь конфликт в институте не прекращается четыре года. Если поднажать, то дирекцию уволят, и они смогут возглавить институт. Очередной комиссии горкома партии «друзья» донесли, что за руководящей институтской троицей водятся грешки. Один получал вознаграждение за прочитанные студентам лекции, хотя находился в это время в командировке. Второй якобы купил в институте обрезки досок для строительства собственной дачи, а на самом деле вывозил вагонку, но по цене обрезков. Третий приобрел через институт две легковые машины за три года[40]. Хотя партийное наказание было внушительным, тем не менее внутри института все продолжалось по-старому. В ноябре 1978 года Клименко сняли с должности. Почти сразу после этого созвали партхозактив, на который приехал начальник отдела промышленности и науки Ленинградского обкома партии. Судя по номерам его черной «Волги», это был большой босс. Он очень популярно нам объяснил причину смены руководства института: