Несмотря на отговоры родителей, Ирина Андропова, как и ее брат Игорь, мечтала об артистической карьере. Однако на просмотре в Театре на Таганке они провалились: художественный руководитель Юрий Любимов забраковал обоих, не подозревая, чьи они дети. Впоследствии Андропов считал себя обязанным Любимову за это решение, так как планировал для своих детей совсем другой путь. В отношении сына его надежды сбылись: Игорь пошел по стопам отца и делал политическую карьеру. ‘Что касается Ирины, то косвенным образом ее мечта о театре осуществилась: она вышла замуж за актера Театра на Таганке Александра Филиппова. Благодаря этой матримониальной связи эстетически самый передовой и политически самый злободневный советский театр, находившийся в перманентном конфликте с властями, получил неожиданную поддержку от шефа тайной полиции. О чем все это свидетельствует? О любви Андропова к искусству или о его отцовской любви, ради которой он рискнул пренебречь служебными обязанностями? А может, о присущей тиранам любви не только к казням, но изредка и к милосердию, ибо в нем власть всесильного человека проявляется ярче и нагляднее — как для самого тирана, так и для жертвы? Потому что объект милосердия — тоже жертва, хотя и с обратным знаком, избежавшая пока что жертвенного алтаря.
Кстати, придя к власти, Андропов сразу же потребовал от Юрия Любимова уступок. Как мы уже упоминали, он запретил поставленный по исторической пьесе Пушкина спектакль “Борис Годунов“ — о борьбе за власть в Кремле на рубеже XVI–XVII веков, которая мало чем отличалась от борьбы, которую вел Андропов в том же Кремле спустя несколько столетий. Так реальный жандарм взял верх над вымышленным либералом.
Присутствуя однажды, благодаря теперешним родственным связям, на театральном банкете, Андропов протянул сидящему напротив актеру рюмку коньяка — чокнуться. Увидев, что тот колеблется, он улыбнулся и сказал:
— Мой вам совет — принять. Учтите, у КГБ длинные руки.
Шутка выдает человека, который умеет не только пользоваться властью, но и наслаждаться ею, смаковать ее. Шутка не веселая, а зловещая. Очень трудно, помня о страшной славе тайной полиции в СССР, заставить себя улыбнуться. По старому русскому определению, такое острословие принадлежит к разряду из жандармского юмора.
Прихода Андропова к власти ждали как явления Мессии. В Советском Союзе надеялись, а немногие — боялись, что придет новый Сталин и жесткой рукой восстановит в империи порядок и ее престиж. За границей рассчитывали, что придет новый Хрущев, благодаря чему наступит новая оттепель: диссидентов выпустят из тюрем и сумасшедших домов, выведут войска из Афганистана, проведут децентрализацию в экономике по венгерскому образцу, начнется новый этап детанта с Западом.
Как подтвердит время, советские прогнозы окажутся более верными, чем западные. Похоже, что те, кто был ответственен за образ Андропова на Западе, несколько перебрали, недооценив все-таки восприимчивости западного общественного мнения и его склонности к “благожелательному мышлению". А это могло иметь нежелательные эффекты впоследствии, когда Андропов официально стал бы руководителем Советского Союза и не оправдал возложенных на него свободным миром надежд: прятаться ему больше не за кого. Заменить “Долину Кукол" учебником английской грамматики сравнительно легко. Теперь предстояла куда более сложная работа — снизить либеральные надежды на будущего советского царя, объяснив заранее, почему им не суждено сбыться немедленно после воцарения. Как и пристало руководителю тайной полиции, Андропов не доверял никому — особенно в такой решающий момент политической карьеры. Тем более не мог он никому доверить задачу такой сложности: сохранив свой либеральный образ, уменьшить западные ожидания. Он решил ее выполнить сам.
Тем же летом 1982 года, будучи фактически, хотя и неофициально, главой Советского Союза, Юрий Андропов совершил блиц-путешествие в несколько восточноевропейских сатрапий. Хотя тайная полиция находилась в надежных руках верного клеврета Виталия Федорчука, а самое путешествие держалось в строжайшей тайне, Андропов тем не менее не решался надолго покидать столицу. На специальном самолете он вылетел ночью, а к вечеру следующего дня уже вернулся обратно, успев побывать за несколько часов в Будапеште, Праге и Восточном Берлине, встретиться с вышколенными его ведомством тамошними руководителями — Яношем Кадаром, Густавом Гусаком и Эриком Хоннекером. Но миновал три других восточноевропейских столицы. Бухарест — потому что румынский диктатор Николае Чаушеску вышел из повиновения Москве еще в середине 60-х годов. Варшаву — потому что не больно-то верил генералу Ярузельскому, считая его военный переворот далеко не оптимальным для России вариантом. И Софию — потому, что предпочитал сейчас не афишировать свои “болгарские связи", которые другим концом упирались в площадь Святого Петра в Риме. Да ради поставленных перед собой целей ему и достаточно было этих встреч в Венгрии, Чехословакии и Восточной Германии. Причем если в Москве он держал поездку в строжайшей тайне, то в восточноевропейских столицах, напротив, был заинтересован в ее рекламировании. Так стало известно не только о самой поездке, но и о содержании бесед, проведенных Андроповым со своими наместниками.
Кадару, Гусаку и Хоннекеру он конфиденциально сообщил, что ввиду ухудшающегося здоровья Брежнева и его неспособности управлять страной Политбюро уже избрало его, Андропова, преемником Генсека и что практически он является сейчас главой Советского Союза. Эта часть “секретной" информации соответствовала истине, если только помнить, как проходило “избрание".
Следующее сообщение восточноевропейским ставленникам было скорее секретом Полишинеля — поразительно только то, что оно исходило от фактического руководителя советской империи. Андропов сказал, что советская экономика находится в катастрофическом состоянии и первоочередная задача, которую ему предстоит решать, — попытаться выправить положение на внутреннем фронте. Он это намерен сделать с помощью талантливых и честных военных и полицейских офицеров, которые не затронуты коррупцией и будут посланы руководить производством.
— Мне нужно как минимум два года, чтобы отвести страну от экономической пропасти, — заявил Андропов. — Я должен заниматься сейчас только внутренними делами. Поэтому то, что нам необходимо сейчас, — это период международного спокойствия.
— А как же с Афганистаном? — будто бы осмелился спросить один из восточноевропейских собеседников.
— Мы больше других заинтересованы в мирном разрешении афганского вопроса. Мы можем пойти на уступки, но на почетные уступки. Если мы будем уверены, что Афганистан останется в сфере советского влияния, мы готовы начать поэтапный вывод войск. Но это в свою очередь потребует большей сговорчивости от Запада, — разъяснил Андропов. И добавил то, ради чего, собственно, и предпринял мнимосекретное путешествие: — У меня еще много врагов в ЦК. Как лидер, я пока что недостаточно силен, чтобы делать односторонние уступки. Первые шаги должен сделать Запад, и только тогда я буду способен на них ответить, и то — не сразу.
Так Андропов отсрочил выполнение тех либеральных обещаний, которые он с помощью слухов и намеков дал свободному миру. С его точки зрения, это был важный корректив, — отказавшись идти на односторонние уступки, он предложил пойти на них Западу.
Впрочем, куда более важные дела ждали его дома. Настолько важные, что он даже почти не обратил внимания на ливанскую войну и бросил на произвол судьбы своего верного клиента — Арафата и возглавляемую им организацию освобождения Палестины. Тем самым он развязал руки Израилю — судьба ООП была предрешена. Несомненно, Бегин и Шарон в это время учли в своих расчетах занятость кремлевских воротил исключительно борьбой за власть. К тому же Андропову было важно усилить картину упадка империи при предшественнике, а поражение палестинцев от Израиля воспринималось, несомненно, by proxy[18] поражением Советского Союза.
Тем временем враги Андропова предпринимали отчаянные усилия, чтобы свергнуть самозванца, нарушившего партийную иерархию. Они одержали даже несколько мелких побед, которые, однако, могли принести им одно лишь моральное удовлетворение. То была борьба лилипутов против Гулливера.
Так, Константину Черненко удалось затащить Брежнева в Художественный театр на запрещенный Андроповым спектакль “Так победим" — о последних днях Ленина и о болезненной проблеме политического наследства. Это та самая пьеса, на которую позднее сводили Крафта приставленные к нему андроповские гиды. Спектакль был полностью выдержан в распространенном Советском Союзе эзоповом жанре и перенасыщен политическими намеками и аналогиями, которые отчасти облегчались тем, что оба кремлевских вождя, Ленин и Брежнев, имели одно и то же отчество — Ильич. Спектакль запретили в том числе и за это: Андропов не хотел сравнения Брежнева с Лениным — в самом деле, что общего? — а себя со Сталиным, но зато впоследствии с удовольствием воспользовался тем же самым спектаклем для параллели между собой и Лениным. Но это произойдет потом. А пока что Брежнев в сопровождении бессчетной свиты пожаловал на закрытый просмотр спектакля и лично дал согласие на публичный показ. Дело было не в политических, а скорее в эстетических вкусах кремлевского вождя: Брежнев всегда обожал мелодрамы, а сейчас, сочувствуя Ленину, умирающим, он проплакал весь спектакль, что и сочли за высший знак одобрения. Именно этот спектакль, где речь шла в том числе о продиктованном Лениным незадолго до смерти политическом завещании, которое в течение трех десятилетий тщательно скрывалось узурпатором Сталиным, подсказал антиандроповской группе заполучить подобный документ и от Брежнева.
Как известно, юридической формы политического завещания в Советском Союзе не существует: СССР — тоталитарная, но не монархическая империя» Поэтому решено было воспользоваться мемуарами, последний том которых в срочном порядке сочинялся сейчас за Брежнева. Поскольку действие тома приблизилось к современности, в уста Брежнева сочли нужным вложить характеристики его соратников. В них не обойден вниманием и Андропов, которого Брежнев “высоко оценил" за скромность, человечность и деловые качества. Однако самые лестные слова выпали на долю Константина Черненко. Он охарактеризован как человек, “умеющий убеждать и находить правильные организационные формы", как “непреклонный борец, чуткий к мнению товарищей, но беспощадный к самому себе". Похоже, Брежнев объявил Константина Чернеко политическим наследником. Однако если даже слово Ленина не обладало законодательной силой, то Брежнева — тем паче. Но все-таки Андропов решил подстраховаться на всякий случай: публикацию уже набранного журналом “Новый мир" заключительного куска брежневских воспоминаний цензура по высочайшему указанию задерживала под разными предлогами. Публикация появилась лишь после смерти Брежнева, в январе 1983 года, когда его указания не имели уже никакого значения.
В конце концов антиандроповской группе во главе с Брежневым и Черненко стало ясно, что все ее победы пирровы, что они борются со своим мощным врагом оружием, к которому тот не чувствителен. Тогда и была предпринята попытка контратаковать Андропова более вескими средствами. Увы, то были средства, которыми он владел более искусно, чем его маломощные конкуренты.
19 сентября в 2 часа дня вся телефонная связь между Советским Союзом и остальным миром, включая восточноевропейские страны, внезапно прервалась. На следующий день, после того как ее восстановили, советские официальные лица объяснили случившееся техническими причинами, а именно — неисправностью двух компьютерных систем, которые СССР закупил у Франции для всемирной Олимпиады, а теперь использовал для международной телефонной связи. Подобное объяснение звучало нонсенсом как раз с технической точки зрения: аналогичные системы работали во многих странах мира и работали безукоризненно, а чтобы вышли из строя обе, да еще одновременно, такое было вообще невероятно. Впрочем, убедительность объяснения никого в Москве особенно не заботила.