Теперь Андропову предстояло торопиться. Трудно представить более удобный в международном отношении момент для военного вторжения в Польшу, чем переходный период в белом доме, фактически период безвластия, когда старые правители сдавали дела, а новые их еще не приняли. Андропов и его военные советники решили повторить афганский эксперимент и, не дожидаясь санкции Политбюро, снова действовать на свой страх и риск. Операцию назначили на начало декабря, когда Брежнев должен был отправиться с официальным визитом в Индию, прихватив с собою всю церемониальную свиту.

Непосредственное руководство польской операцией Андропов поручил одному из своих военных советников, командующему войсками Варшавского Пакта Виктору Куликову. В срочном порядке в армию призывались резервисты, и не как обычно — на три недели, для рутинных учебных маневров, а на шесть недель. По всем дорогам, ведущим к польской границе, непрерывном потоком двигались автоколонны советских войск. На самой границе, несмотря на зимние заморозки, расположились в полевых условиях — в палатках, в землянках, в окопах — пять отборных дивизий: ситуация, рассчитанная самое большое на несколько дней. Войска были приведены в состояние наивысшей боевой готовности. А в советской прессе тем временем началась беспрецедентная антипольская кампания. Взятый тон не оставлял никаких сомнений, что пропаганда должна аккомпанировать вторжению советских войск в Польшу.

В ночь на 4 декабря Центральный Комитет Польской объединенной рабочей партии огласил заявление, которое начиналось словами: “Граждане, судьба нации и страны повисла на волоске". В ту же ночь радио Варшавы объявило о чрезвычайной сессии Комитета обороны, созванной военным министром генералом Войцехом Ярузельским, чтобы обсудить “задачи, которые встали перед армией в сложившихся обстоятельствах". Никогда прежде столь могущественный, но секретный орган власти не извещал о своих заседаниях и не делал никаких заявлений. Катастрофа казалась неминуемой, советским войскам был отдан приказ о наступлении, настал момент, когда казалось, что Советская Армия уже двинулась на Польшу: некоторые телекоментаторы сообщали о начавшемся переходе воинских подразделений через польскую границу. Со времени гитлеровского нападения на Польшу 1 сентября 1939 года в польской истории не было более опасного момента.

Что спасло на этот раз Польшу от оккупации, Россию от позора, а человечество, возможно, от третьей мировой войны? Кто остановил коня на полном скаку, когда он уже занес копыта над бездной? Почему утренние сообщения ТАСС о контрреволюции в Польше, призванные идеологически обосновать ее оккупацию, в срочном порядке изымались из дневных и вечерних новостей? Что заставило Кремль в самый последний момент пойти на попятную и отменить приказ о наступлении?

Политики и журналисты гадали о причинах, помешавших русским двинуть войска на Польшу, чтобы потопить в крови затянувшуюся революцию, толковали о западном общественном мнении, боязни ответных экономических, дипломатических и политических санкций со стороны США и их союзников. Вплоть до страха перед Папой, который будто бы послал письмо Брежневу и угрожал вернуться на родину, чтобы возглавить сопротивление агрессору.

Вне сомнения, эти причины сыграли подсобную роль, но — в добавление к главной. Сами по себе — ни по отдельности, ни даже в совокупности — они бы не смогли сдержать Советскую Армию. Ее остановило предупреждение генерала Ярузельского, что в случае вторжения он отдаст войскам приказ сражаться. В декабре 1980 года польские руководители заявили Брежневу то же самое, что за 14 лет до этого, в октябре 1956 года, сказал Хрущеву Владислав Гомулка, спасший тогда Польшу от судьбы, которая спустя две недели настигла Венгрию. И на этот раз речь снова шла ни больше ни меньше как о советско-польской войне с фактором X в конце — ее исходом.

История русско-польских войн насчитывает несколько столетий и знает ряд весьма чувствительных для русских поражений, будь то захват поляками в начале ХVII века Москвы, а ближе к нам, во время советско-польской войны 1920 года, — Минска и Киева или унизительный разгром Красной Армии под Варшавой. Не последней причиной трагедии в Катыни, где Сталин уничтожил 10 тысяч польских офицеров, был традиционный военный страх русских перед поляками. И не этот ли страх послужил также причиной невмешательства, а по сути предательства русскими поляков в августе 1944 года, когда Красная Армия безучастно наблюдала в бинокли с одного берега Вислы, как на другом берегу немцы казнили восставшую Варшаву?

Для того чтобы взять Чехословакию в 1968 году, Советскому Союзу пришлось послать туда 600000 солдат. Таков рассчитанный русскими запас прочности, хотя чехословацкая армия не произвела ни одного выстрела в ответ на советский хапок. Польская армия — самая большая из восточноевропейских: 317500 человек, не считая войск милиции и госбезопасности, и в отличие от чехословацкой — патриотическая, националистическая и воинственная. Если даже польская кавалерия (“лучшая в Европе", как наивно гордились поляки) пыталась сопротивляться танкам вермахта, то тем более следовало ожидать сопротивления сейчас, когда на вооружении польской армии те же самые советские ракеты, танки и самолеты, что и у “братской" армии потенциального агрессора. Единственное различие — атомное оружие, которое есть у русских, но нет у поляков. Однако возможность его применения против Польши исключалась с учетом того, что русские, несмотря на сильнейший соблазн, не решились на его превентивное использование даже против главного своего врага — Китая, ибо в этом глобальном противостоянии время работает явно не на них.

Что же касается количества советских войск, которые можно бы бросить на усмирение вышедших из повиновения поляков, то здесь возможности русских были также ограниченны. Учтем хотя бы тот факт, что они вели в это время войну в Афганистане и что четверть Советской Армии застыла в боевой готовности на китайской границе. Один из московских анекдотов той поры связал двух злейших врагов России: “Зачем русские солдаты изучают польский язык? — Потому что китайские войска не остановятся, пока его не услышат". Самое большее, чем могла рискнуть Москва, — бросить на Польшу те же самые 600 тысяч солдат, которых она бросила на удушение пражской весны. Скорее всего, то была бы война количественно равных сил, потому что Польша, которой никто, кроме России, не угрожал, могла послать в бой всю свою регулярную армию, а к ней наверняка присоединились бы добровольцы и партизаны. Качественно же польская армия значительно превзошла бы советскую, так как на ее вооружении помимо советского оружия оказались бы также историческая неприязнь поляков к русским, территориальные обиды, реваншисткие и мстительные чувства — за ту же Катынь, например. И сверх всего — война на собственной территории: легче защищать свою страну, чем нападать на чужую. Вспомним лютую зиму 1939/40 года, когда маленькая Финляндия — по населению, в девять раз меньше Польши — героически оборонялась против русских захватчиков, которым, по свидетельству Хрущева, “зимняя война" обошлась в один миллион человек, в то время как финнам — в 24 тысячи. Заодно представим себе также советского солдата, обуреваемого сомнениями и страхом, действующего исключительно под дулом автомата, который направляют в его спину специальные отряды КГБ в армии.

При всем том, конечно, отнюдь не до конца исключен вопрос, чья решимость больше, польская — защищать отечество или русская — защищать империю? Однако именно в Кремле не было уверенного ответа. Поэтому трезвый прагматизм одержал там верх над безудержной фантазией. То было поражение Андропова, как он надеялся, временное. Ибо польская революция вступала в новую стадию — уличной анархии и политического безвластия. На это и была теперь главная ставка Андропова: анархия разъест Польшу настолько, что страна окажется неспособной на военное сопротивление Москве, и единственное, что ей останется, — роль камикадзе, вполне Андропова устраивающая. Если еще раз перелистать советские газеты за 1981 год, то бросается в глаза, что наиболее зловещие угрозы исходили из Кремля в кратковременные периоды социальных и политических затиший в Польше: больше всего Андропов боялся гармонии между поляками. Дабы ей восприпятство-вать, он через советские газеты, радио, телевидение и телеграфные агенства приписывал руководителям “Солидарности" слова, которых на самом деле они не произносили, и действия, которых они не совершали. Андропову важно было радикализировать польское рабочее движение, вызвать в стране еще большую поляризацию, довести гражданские страсти до точки кипения, расколоть Польшу и сделать ее беспомощной и беззащитной перед лицом советской агрессии. Оставался также нерешенным вопрос об устранении либо нейтрализации лидеров польского Сопротивления: кардинала Стефана Вышинского, Папы Иоанна-Павла Второго, Леха Валенсы.

И снова в силу своего необузданного воображения, уносящего его за пределы действительности, Андропов не учел возможного появления в Польше человека, который бы рассматривал ситуацию так же, как он, но выводы делал противоположные, ибо исходил из интересов своей страны, а не России. Анархию, с которой Андропов связывал главную надежду для империи, этот человек считал главной опасностью для Польши. Несмотря на богатое воображение, Андропов отличался примитивным, бюрократическим мышлением: пока он метил врагов среди польских клерикалов и рабочих, в Польше набирал силу другой враг России. В феврале 1981 года генерал Войцех Ярузельский стал премьер-министром, удержав за собой портфель министра обороны, а в октябре был избран первым секретарем правящей партии, сохранив оба предыдущих поста. Случай беспрецедентный в восточноевропейской истории. Андропов понял бы, насколько он зловещий для России, если бы удосужился заглянуть в польские законы, согласно которым Комитет обороны страны состоит из трех человек: Первого секретаря ЦК ПОРП, Председателя Совета Министров и министра обороны. Отныне весь Комитет "обороны состоял из одного человека: Войцеха Ярузельского. Помимо того, что он сосредоточил в своих руках рекордное число командных постов, генерал Ярузельский в течение 1981 года военизировал как правительственный кабинет, так и политбюро партии, введя в оба органа лояльных ему генералов, создав специальные военные отряды для борьбы с коррупцией и анархией, задержал на военной службе 40 тысяч подлежащих демобилизации солдат и, наконец, восстановил военный культ польских исторических героев Тадеуша Костюшко и Юзефа Пилсудского, несмотря на то — либо как раз поэтому? — что они слыли заклятыми врагами России.

Все это было прямыми подступами к польскому 18 брюмера, который и произошел на ночь на 13 декабря 1981 года столь же неожиданно для русских наблюдателей, как и для западных. Военный переворот готовился Ярузельским заранее, и если бы русские являлись его спонсорами, как полагает большинство американских экспертов, Андропову не было бы необходимости убирать Збигнева Бжезинского, участвуя в американских выборах на стороне Рейгана, либо тщательно готовить покушения на католического первосвященника и руководителя “Солидарности". Как говорится, молодец среди овец, а против молодца и сам овца. Андропов изощрился и одновременно упростил свой ум в борьбе за власть с кремлевскими геронтократами. Польский генерал оказался интеллектуально на голову выше, а его замыслы — недоступными нашему герою.

Бесспорно: Андропов выигрывал от кремлевского фона, но такое сравнение шло фактически от нуля, так что в конце концов он отвык от свободного соревнования и фон, окружение стали влиять на него отрицательно, снижая природные данные, которые оставались не востребованы ситуацией. Здесь кстати будет вспомнить еще одну поговорку — не русскую: в краю слепых королем становится одноглазый. В этом главная причина московского выигрыша и польского проигрыша Андропова.

На волне эмоциональной реакции на военный переворот в Польше мало кто заметил, что его инициатор боролся сразу на два фронта: с польской анархией и русской мощью. С польской анархией — для того чтобы нейтрализовать русскую мощь. Иначе говоря, создать сильную Польшу, способную самостоятельно противостоять России. Ибо никто другой в этом географически неизбежном противостоянии помочь ей не может: ни Америка, ни Западная Европа, ни даже Ватикан во главе с Папой-поляком. Это издалека, через океан, сподручно и безопасно гадать, как гадали простолюдины на казнях в России — налево или направо падет голова. Иначе в Польше, особенно военным, на которых лежала тяжкая ответственность за суверенитет страны. Они взяли власть в свои руки лишь после того, как убедились, что “Солидарность" не способна выполнить предложенную ею же программу реформ, не поставив под угрозу самое существование Польши. “Солидарность" оказалась политическим промежутком, факиром на час — сумела поколебать почву под старой властью, но не смогла ей наследовать. Уничтожив авторитет партии, “Солидарность" тем самым расчистила дорогу армии. Военным переворотом 13 декабря 1981 года армия объявила себя ответственной за судьбу республики — польская революция из рук рабочих перешла в руки военных.

Таково интернациональное свойство революций — развиваться зигзагообразно, отступая вспять и даже уничтожая по пути собственную модель. Такова вечная антитеза революции, ее гигантский маятник: от анархии — к диктатуре. Хотя, несмотря на военную диктатуру, Польша продолжала оставаться самой свободной страной Восточной Европы: ни в одной из них не были возможны ни антиправительственные демонстрации, ни свободная церковь, ни официальное право рабочих на забастовки. Совершив трагический выбор между свободой и независимостью Польши и сделав страну военным лагерем в состоянии полной боевой готовности, генерал Ярузельский лишил Кремль какого бы то ни было выбора, так как прекратил его гамлетовы сомнения и внутренние дискуссии. Напасть теперь на Польшу — значило начать войну, которая неизвестно, сколько протянется, и неизвестно, чем кончится… Поэтому, хотя журнал “Тайм“ и выбрал Леха Валенсу самым знаменитым человеком 1981 года и поместил на обложке его героико-мученический портрет, исполненный в лучших традициях социалистического реализма, настоящим героем года был другой поляк — антигерой польской революции, но на самом деле ее спаситель и продолжатель.

Военный переворот Ярузельского явился полной неожиданностью для Кремля. И стал самым крупным поражением в политической жизни Юрия Андропова: польский генерал его опередил и переиграл. Оружие, которым Андропов побеждал в Москве, Будапеште и Праге, оказалось непригодным для Варшавы.