Полтора месяца длились судебные заседания. На практике процесс превратился в демонстрацию позора австрийской юстиции. «Судебное следствие не могло привести или подтвердить ни одного факта, похожего на измену государству, не могло выяснить ничего, кроме произвола властей, систематического нарушения ими тайны писем и бессовестной конфискации их на почте, кроме возмутительного политического гнета, какому подвержено русское население Галиции, – писал Василий Модестов. – Никто в Западной Европе до этого процесса не поверил бы, что в Галиции до сих пор считается политическим преступлением употребление местными русскими газетами оборотов речи, свойственных общему литературному русскому языку, что за употреблением такого рода оборотов следит полиция, и донесения ее, к этому вопросу относящиеся, принимаются к сведению прокуратурой и рассматриваются на суде, как бы нечто действительно преступное в политическом смысле».
«Литературный русский язык должен быть один, – давал на суде пояснения по языковому вопросу редактор львовской газеты «Слово» Венедикт Площанский. – Что Русь делится на части, еще ничего не значит, – она всегда составляет одну целость, как Великая и Малая Польша составляют одну Польшу с одним литературным языком… Что господин прокурор видит преступление в моем утверждении, что есть один русский (книжный) язык, то удивительно, ибо то же самое видим и у поляков: есть великополяне, малополяне, мазуры и прочие, но все пользуются одним польским языком».
«Наши законы обеспечивают нам полную свободу совести и вероисповедания, и никто не имеет права наряжать следствие по тому поводу, что отдельные личности или целые общины переходят в лоно другой церкви, – говорил, в свою очередь, другой подсудимый – Адольф Добрянский. – Религия у нас дело совести, и никто не может вмешиваться в такие дела. Если б я даже советовал гниличским крестьянам принять православие, то в этом не было бы ничего противозаконного, так как само действие вполне законно».
Представитель защиты, адвокат Дулемба, подводя итог судебного разбирательства, признался, что как поляк не любит Россию и не разделяет политических взглядов подсудимых. «Но тут уже не о борьбе с их взглядами идет речь, – подчеркнул он. – …Главным основанием, на которое опирается все обвинение, является симпатия, которую подсудимые питают к соседнему народу российскому… Этот главный упрек, из которого делает дальнейшие выводы прокурор, не может содержать в себе ничего предосудительного, поскольку прокурор даже не утверждает, что подсудимые предприняли на почве этой симпатии какие-либо действия, которыми совместно с российским народом должны были угрожать существованию Австрийского государства или привести к отрыву от него Галиции. Не является тайной, что значительная часть немецкого населения симпатизирует соседнему народу немецкому, на основании чего ведь нельзя предъявить обвинения, тем более что симпатия и антипатия – это понятия, которыми каждый руководствуется».
Несостоятельность обвинений в государственной измене была настолько очевидна, что в условиях гласного процесса даже явно предвзятое австрийское правосудие не могло поддержать требований прокурора. По данному пункту присяжные оправдали всех подсудимых. Чтобы избежать полного конфуза власти, суд признал Иоанна Наумовича, Венедикта Площанского, Ивана Шпундера и Алексея Залуского виновными «в нарушении общественного спокойствия». Наумовича приговорили к восьми месяцам лишения свободы, Площанского к пяти месяцам, Шпундера и Залуского к трем.
Впрочем, больше всех от приговора пострадали не они, а один из их политических противников. Злобный русофоб Владимир Барвинский, редактор украинофильской газеты «Дгло» («Дело»), яростно добивался обвинения «государственных преступников», рассчитывая с помощью судебных репрессий победить «москво– и схизмофильство – тот рак страшный, точащий наш народный организм». Оправдание подсудимых стало для него сокрушительным ударом. Барвинский так распереживался, что заболел нервной болезнью, от которой и умер в следующем году.
Ну а что же крестьяне села Гнилички? С ними было все просто. Еще до судебного процесса из Вены и Ватикана во львовскую консисторию поступили строгие приказы: пойти на уступки гниличанам, лишь бы удержать их от перехода в православие. Самостоятельный церковный приход в селе срочно организовали. И все в Гнилич-ках успокоились. Такая вот история.
Перепись как интрига
Имеется в виду первая всеобщая перепись населения Российской империи. Сама по себе она, безусловно, была нужным делом. Необходимость переписи назревала давно. Учет всего населения, осуществлявшийся до того в России с помощью административно-полицейских исчислений, являлся неполным и недостаточно точным. Еще в 1870-х годах на заседаниях специально созданной при Министерстве финансов комиссии поднимался вопрос о всеобщем пересчете жителей страны. Тогда же комиссия стала разрабатывать проект Положения о всеобщей переписи. Потом проект дорабатывался, перерабатывался, рассматривался в различных инстанциях, снова дорабатывался… Утвержден он был лишь в июне 1895 года.
Для проведения переписи учреждалась Главная переписная комиссия (ГПК) в Санкт-Петербурге и местные (губернские и уездные) комиссии на периферии. Началась энергичная подготовительная работа. Огромную территорию государства поделили на переписные участки. Сформировали 150-тысячную «армию» счетчиков.
Официально перепись назначили на 28 января (9 февраля по новому стилю) 1897 года. Однако счетчики начали обход участков и опрос жителей еще за три недели (в некоторых регионах даже за месяц) до назначенного срока. Все полученные данные пересылались в столицу для последующей обработки. ГПК оснастили по последнему слову техники. Тем не менее работа затянулась на несколько лет. Публикация результатов переписи уместилась в 121 томе и была закончена лишь в 1905 году. Перепись установила общее количество жителей Российской империи, выявила, как население распределяется по полу, возрасту, вероисповеданию, семейному положению, сословной принадлежности, роду занятий, месту рождения и месту жительства, грамотности, образованию… Все это, конечно, было важным.
Но не обошлось без недостатков. Всеобщий пересчет не дал четкой картины распределения по национальной принадлежности и родному языку. Дело в том, что национальность переписываемых счетчики пытались определить как раз на основании сведений об их родном языке.
Сразу же выяснилась неправильность такого подхода. Было зафиксировано немало случаев, когда представители одной народности в языковом отношении примыкали к народности другой. Например, значительное количество мещеряков приняло башкирский язык. В свою очередь, часть башкир изъяснялась по-татарски. Тунгусы часто сливались по языку с якутами или бурятами. Многие так называемые «инородцы» обрусели. И т. д. Кроме того, не все опрашиваемые одинаково понимали, что такое родной язык. Одни считали таковым язык, на котором думали и говорили с детства. Другие – язык (наречие, говор) своей народности или племени. Все это вело к путанице.
«Так как, однако, графа о родном языке при производстве переписи имела главною целью выяснить именно национальность населения, то во многих случаях при разработке переписного материала было признано целесообразным подвергнуть показания означенной графы соответствующим поправкам, пользуясь при этом другими указаниями и признаками, имевшимися в тех же переписных листах», – говорилось в пояснениях к публикации материалов переписи. Разумеется, подобная «корректировка» не могла быть точной и только добавляла неясности при распределении по языковому признаку.
Указанный просчет долгое время находился вне внимания историков. Его просто списывали на неопытность организаторов первой всеобщей переписи – «первый блин всегда комом» и т. п. Надо признать, что и я ранее объяснял причину допущенной ошибки таким вот «первым блином». Причина, однако, оказалась совсем в другом…
Когда в образованном обществе заходит речь о русофобских интригах, доморощенная либерально настроенная интеллигенция всегда реагирует одинаково – скептическими ухмылками, насмешками, обвинениями в ксенофобии, а то и в паранойе. Так было раньше. Так продолжается и ныне. Ни в какие интриги и заговоры против России отечественные либерал-интеллигенты не верят и слышать о них ничего не хотят. Вот только факты – вещь упрямая.
Скажем, придерживаясь рамок достоверной истории, невозможно отрицать роль поляков в становлении украинского движения. Имена Владимира Антоновича, Тадея Рыльского, Паулина Свенцицкого, Костя Михальчука, Бориса Познанского, Вацлава Липинского говорят сами за себя. Польские патриоты ненавидели Россию и пытались вредить ей, где только возможно. Используя украинское движение, они стремились расчленить русскую нацию (в этом и заключалась цель интриги). Расчленить, чтобы, как выразился позднее еще один польский деятель – Владзимерж Бончковский, «не иметь дела с 90 млн великороссов плюс 40 млн малороссов, не разделенных между собой, единых национально».
При проведении всеобщего пересчета населения без поляков тоже не обошлось. Автором окончательной редакции Положения о переписи оказался Ян Станевич, горячий патриот Польши и заклятый враг русских. Именно этот «выдающийся революционер-конспиратор» (так восторженно характеризует его современный украинский «национально сознательный» исследователь) заведовал делопроизводством ГПК. Он же слал инструкции переписчикам на местах. И он же эти инструкции составлял.
Решение определять национальность на основании родного языка было принято по инициативе Станевича. А главное – его же усилиями из перечня этих языков исключили русский, оставив только простонародные русские наречия – великорусское, малорусское, белорусское.
Между тем русский язык в его литературной, а не простонародной форме являлся родным для очень многих великорусов, малорусов и белорусов. Прежде всего для тех из них, кто принадлежал к культурным слоям общества.