Выход Левицкий видел в том, чтобы создать при «Украинском научном обществе» (организованном в Киеве сепаратистами под председательством того же Михаила Грушевского) специальную комиссию, которая бы заменила неудачные слова на другие, лучшие.

Стоит заметить, что впоследствии Модест Левицкий поменял свои взгляды. Продолжающийся крах попыток распространения в Малороссии украинского литературного языка вынудил литератора спустя три года вновь публично высказаться по языковому вопросу. В педагогическом журнале «Світло» («Свет») он опубликовал (правда, на этот раз под псевдонимом) новую статью. Теперь уже не критикуя Нечуй-Левицкого, а, наоборот, называя его в числе знатоков народного языка, Левицкий поддерживал позицию известного писателя (даже послал ему эту свою статью в знак солидарности).

В статье констатировалось, что упреки в непонятности украинского литературного языка слышны отовсюду, им недовольны как интеллигенция, так и народные массы. И недовольство это небеспочвенно. «Наш литературный язык имеет дефекты, болеет», – признавал Левицкий. Он отмечал значительную засоренность украинского литературного языка галицизмами и полонизмами, наличие в нем неудачно сочиненных неологизмов, указывал на непродуманность реформы правописания. Вместе с тем литератор по-прежнему требовал дальнейшего очищения языка от «москализмов», которые «также досадны и нежелательны».

Несколько по-иному подошел к проблеме языка Иван Огиенко (в то время – молодой ученый, а впоследствии довольно известный деятель украинского движения). Он решил исследовать, «как читают и пишут по-украински наши крестьяне, что им читать и писать легче, что тяжелее, какие написания им понятны, какие нет». Исследования Огиенко проводил в Радомышльском уезде Киевской губернии, привлекая крестьян различного возраста и уровня образованности. Результаты исследований оказались для сепаратистов неутешительны. Выяснилось, что новое украинское правописание крестьянам непонятно, читают они «на русский лад». Кроме того, крестьяне «родные слова, читая, частенько перекручивают на русский лад: слово «дівчинка» читали «девочка», «читання» – «чтение» и т. п.». Вообще же украинский литературный язык оказался народу не понятен. «С простыми, короткими словами еще так-сяк справляются, подумавши, но слова длинные, мало им понятные – всегда путают, ломают и не понимают, что они означают». Когда же исследователь стал уверять простых людей, что напечатанное – это и есть их «родной язык», крестьяне только удивлялись: «Трудно как-то читать по-нашему».

Исследования Огиенко фактически полностью подтвердили тезис Нечуй-Левицкого о том, что украинский литературный язык в том виде, в каком создали его Грушевский с помощниками, – чужд и непонятен огромному большинству украинцев. Однако заявлять об этом открыто молодой ученый не стал, да и не имел такой возможности, поскольку журнал, в котором была опубликована его статья, редактировался самим Грушевским. Огиенко ограничился лишь указанием, что украинское правописание нуждается в улучшении, и выразил надежду, что настанет время, когда можно будет внедрять украинский язык в голову мужика через школу (как в Галиции). «Тогда и книжка на нашем языке будет ему родной, и крестьянин не будет пугаться нашего правописания», – уверял исследователь.

Поддержал позицию Нечуй-Левицкого (правда, с оговорками, укоряя его за резкость) и крупный деятель украинского движения Дмитрий Дорошенко. «Когда рождалась новая украинская пресса, – отмечал он в статье, опубликованной в газете «Дніпрові хвилі» («Днепровские волны»), – то, по правде говоря, мало кто обращал внимание на то, «каким языком писать», потому что считали, что народ массами бросится к своему печатному слову и что наши газеты будут выходить в десятках тысяч экземпляров. В этом довелось разочароваться, как и во многом другом».

Дорошенко указывал, что созданный в Галиции украинский литературный язык испытал на себе «очень сильное влияние языка польского и немецкого». Поэтому, подчеркивал украинский деятель, можно было предполагать, что этот язык «не очень-то будет пригоден для широких масс украинского народа в России».

Процитировав далее слова Грушевского, что отказываться от этого «созданного тяжкими трудами» языка было бы страшно вредным поступком для украинского «национального развития», Дорошенко замечал: «С мнением уважаемого нашего ученого можно было бы совсем согласиться, если бы не одно обстоятельство, что очень уменьшает силу его доказательств: с украинской книгой и газетой приходится обращаться не только к небольшому обществу «сознательных украинцев», которые все равно будут читать, каким бы языком и каким бы правописанием ни печатать наши издания; будут читать кривясь, ругаясь, но будут читать, как читали перед тем книги и газеты, напечатанные в Галиции. Дело в том, что приходится обращаться к широким массам интеллигенции и простого народа на Украине. Давая им украинскую газету, говорим: «Читайте, это ваше родное, это для вас понятное, это не такое, как все то, что вы до сих пор по-чужому читали!» И что же выйдет, если тот, к кому вы обращаетесь, скажет: «Нет, это не по-нашему; правда, оно похоже на наше, но много что тут разобрать нельзя». Проф. Грушевский говорит, что нужно учиться украинскому языку, потому что «все учатся своему родному языку». Разумеется, надо учиться, чтобы владеть хорошо языком письменно и устно. Однако же язык должен быть таким, чтобы его понять можно было без специальной подготовки, чтоб, не считая тех чужих ученых слов, которые не понятны каждому неученому человеку в каждом языке, можно было разобрать смысл».

Дорошенко призывал учитывать разницу между положением украинского языка в Галиции и в российской Украине. В первой – распространение этого языка поддерживает правительство. Во второй – не поддерживает. «У них (галичан. – Авт.) действительно можно издать декрет и будут слушаться, как когда-то было с правописанием. А у нас?»

«Если дать теперь нашему крестьянину, – продолжал он далее, – такую книгу, которая написана хоть украинским языком, но крутым, с галицкими словами и формами, то он ее не разберет или еще скажет, что уж московскую книжку ему легче понять, чем такую украинскую. Что же тогда нам делать?»

Выход украинский деятель видел в том, что, создавая украинский литературный язык, не следует торопиться очищать его от «русизмов», это можно будет сделать потом. Пока же нужно постепенно «приучить народ к своему родному слову».

Фактически солидаризировалась с Нечуй-Левицким (хотя и не называла его фамилии) украинская писательница Олэна Пчилка (кстати, ярая русофобка). Касаясь наличия в украиноязычной прессе большого числа неологизмов, она подчеркивала, что само по себе создание тружениками пера новых слов – явление естественное: «Писатели имеют право творить слова по необходимости, преобразовывать язык по требованию своей мысли, своего замысла; но все-таки тут должна быть определенная мера».

«При создании неологизмов, – продолжала Пчилка далее, – наш писатель не должен далеко отходить от народной основы, от корней и обычных форм своего народного языка, – для окончания разных слов, для складывания их вместе и т. п. Тут не следовало бы пренебрегать законами языка народного». Между тем, замечала она, эти законы как раз и нарушаются: «Наш газетный язык полон неологизмов, но не в том еще дело, что это новые слова, а в том, что они плохие, плохо созданные. Язык получается неряшливым, сухим, полным чужих, или неудачных, даже непонятных слов».

Таким образом, несостоятельность украинского литературного языка признавалась самими деятелями украинского движения. Они уповали только на то, что придет время, когда этот язык можно будет навязать народу силой, с помощью государственной власти. В те годы (1907–1914), когда велась полемика, такие надежды казались несбыточными фантазиями. Мало кто предполагал, что ожидает страну через несколько лет.