Он уже меня не слушал.

В зал вошли миссис Джонс и Розалита. Они сели в первом ряду, прямо напротив гроба. Филипса явно потрясло то, как выглядит мать Адама. В отличие от него я встречался с ней совсем недавно, но даже меня ее вид шокировал. Лицо женщины распухло после химиотерапии, а вдобавок исказилось от горя. Ей самой впору было ложиться в гроб. Однако Гай Филипс смотрел не на миссис Джонс, а на Розалиту.

– Черт, – пробормотал он. – Да это же та самая, только постарела немного.

– Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями… – говорил священник.

Гроб скрылся в печи, шторы торжественно сомкнулись. Я встал.

– Уходите? – спросил Филипс. – Приятно было побеседовать, констебль.

– Мы еще не договорили, Свин.

Я прошел между рядами вперед, и несколько человек, что двигались к выходу, освободили мне дорогу. Они отпрянули невольно, по привычке, которая появляется у тех, кому часто приходится сторониться.

Миссис Джонс отрешенно смотрела перед собой.

– Не стоило так рано начинать службу, – сказала она. – Может, пришел бы кто-то еще.

– Время, мэм, – напомнила Розалита. – Нам дали всего сорок пять минут. Нужно было уложиться.

Миссис Джонс слабо улыбнулась, увидев меня.

– Вы пришли. Как это чутко с вашей стороны. – Она пожала мне руки. – В прошлый раз мне было очень приятно с вами побеседовать.

– Я хотел бы поговорить еще. О прошлом. О детстве Адама.

Женщина вдруг расстроилась.

– Все это было так давно. Я забыла, – сказала она и повернулась к филиппинке. – Объясни ему, пожалуйста.

Розалита взяла ее под руку и сурово посмотрела на меня:

– Вы ее расстроили.

– Я просто не помню, – повторила миссис Джонс.

– Конечно, мэм, – сказала филиппинка. – Вы и не можете упомнить все. Ничего удивительного.