— Секс-браслеты? — удивилась я и, несмотря ни на что, рассмеялась. — Дэвис, это было модно в 2003-м, и к тому же Мэдс не такая. Она играет на кларнете в оркестре. Любит настольные игры. Явно не целевая аудитория секс-браслетов.

— Ну, я хотя бы попытался, — ответил Дэвис, вновь нахмурив густые, тёмные, совсем как у дочери, брови. — Может, мне поговорить с ней?

— Господи, не надо! — взмолилась я. Мэдди свернётся в клубок и умрёт, если он поднимет эту тему. Не говоря уже о том, что я потеряю рычаг давления.

Он очень серьёзно посмотрел на меня, накрыл мою ладонь своей. Оливер, дыша, поднимал и опускал наши руки.

— Это не твоя забота. Это должна делать Лаура. И я, но что касается таких вопросов, их должна решать Лаура. Но она их не решает, и ты приходишь на помощь, как всегда. Я не могу говорить с Мэдисон о том, что значит быть пятнадцатилетней девочкой. Я понятия об этом не имею. Я так благодарен, что у неё есть ты.

Его доброта, его серьёзность были невыносимы. Я собиралась на неё надавить. Собиралась вынудить её выдать Луку, чтобы спасти мою шкуру. Сказать себе, что в её жизни этот поступок ничего не будет значить. Они ведь только дети. Она выздоровеет, вырастет и простит меня.

Но ведь я не смогла себя простить. Я предала Тига, и это предательство до сих пор отзывалось эхом в моей душе. Я всё знала. Я опустила глаза.

— Пойду уложу малыша.

— Я сам уложу, — предложил Дэвис, но я покачала головой.

— У него был беспокойный день. Если проснётся, укачаю.

Я покачала Оливера на руках, сидя на диванчике и чувствуя, как успокаивает его тёплая тяжесть, давящая на грудь. Когда он крепко-крепко уснул, положила его в кроватку.

Дом затих. Я прошла по коридору в большую комнату Мэдди, расположенную прямо над гаражом. Открыла её дверь и увидела, что она лежит на животе, высунув одну ногу из-под одеяла, совсем как Оливер. Её телефон лежал на подушке, хотя я не разрешала брать его в постель. Значит, она полчаса назад, как положено, оставила его в ванной, а когда мы уже выключили свет, пробралась туда и принесла обратно, вне всякого сомнения, чтобы переписываться с Лукой. Ну, может, ещё консультироваться с Шеннон на тему того, что ответить Луке.

Я пожалела, что не знаю пароля от её телефона. Прочитать её сообщения было бы менее травматично, чем то, что я собиралась сделать. Её мягкий рот был чуть приоткрыт, кудри разметались по подушке. Она казалась такой невинной, и она любила меня. Я собиралась уничтожить эту невинность, эту любовь. Я надеялась, что мы сумеем всё исправить.

Я вернулась в спальню. Дэвис тоже уснул. Я не могла лечь в кровать рядом с ним и свернуться в клубочек, как будто всё нормально. Завтра, после дайвинга, я разрежу его дочь пополам, как виноградину.

При этой мысли я поняла, что умираю от голода. Я уже не помнила, когда в последний раз ела. За столом размазывала еду по тарелке, не в силах ничего проглотить, потом выбрасывала. Сейчас я ощутила такую пустоту внутри, что готова была взвыть.

На автопилоте, словно оторванная от собственного тела, я спустилась вниз. Мне казалось, что настоящая я сижу на плече неведомой мне туши и смотрю, как она открывает холодильник, достаёт остатки. Я отрезала половину мясного рулета и заглотила, как яблоко. Запустила два пальца в картофельное пюре, отправила в рот огромный ком. Глотала, не жуя, даже не чувствуя вкуса, ещё и ещё. По опыту я знала, что после всего этого мне захочется сладостей. Их дома не было, только целая коробка замороженных вафель и кленовый сироп в холодильнике. Я достала вафли и включила тостер, на ходу доедая рулет.

Я знала, что случится дальше. Буду есть, пока не стошнит, и опустошённый желудок покажется мне освобождением. Потом с головой накроет стыд, такой мрачный и леденящий, что я вновь набью живот и вновь опустошу, дважды, трижды, охрипну, содранная глотка начнёт саднить, глаза нальются слезами и кровью. Проглотив мясо во рту, я с новой силой вгрызлась в рулет. Я хотела остановиться. И не могла.

Мне нужно было с кем-нибудь поговорить, но было не с кем. Я хотела всего лишь не оставаться в одиночестве, но моя ложь вставала между мной и Дэвисом, даже когда он лежал совсем близко.

Я проглотила очередной кусок, такой большой, что горло сдавило. Когда эта масса шла по пищеводу, я казалась себе змеёй. Я ощутила безумное желание позвонить Ру. По крайней мере с ней я могла быть искренней. Она уже не стала бы издеваться с тех пор, как узнала себя во мне. Она была до того нарциссична, что даже полюбила меня, хотя любовь не мешала ей разрушать мою жизнь и семью. Может быть, это было даже приятнее. Те, кто страдает синдромом Мюнхгаузена, часто мазохисты.

Но я не стала ей звонить. Не хватало ещё, как побитая собака, ползти на животе к руке, сжимающей плётку, в надежде, что она меня погладит. Я рвала зубами мясо, кусала и глотала. Что я за человек, если могу быть искренней с одной лишь Ру? Только она знала всю мою подноготную, глубокую и тёмную, мрачную, как изъеденная червём деревяшка.