Гордей не знал, что можно ответить сердобольной старушке. Она всегда была добра к нему, добрее всех. Порой даже стыдно становилось, потому как не заслужил он доброты этой. Вот и сейчас не по себе ему стало — знала бы она, какие мысли грешные бродят в его голове.

— Теть Маш, обед готов? — спросил он вместо всего.

— Щи подоспели уже. Сейчас судок наполню… — засуетилась Мария. — Каравай возьми под рушником, на полке вон. Да сала настрогай. Жаль огурцы еще не позрели…

Гордей слушал старушку в пол уха, не переставая думать о Рите, которую оставил на поляне, предложив устроить пикник. Вдруг стало так страшно, что она может сбежать, что он чуть не отрезал себе палец острым тесаком. Вовремя отдернул руку и все же зацепил немного.

— А батюшки! — всплеснула руками Мария, увидев кровь. — Говорила я Матвейке, чтоб не точил так остро ножи, так нет же… Дай ка сюда руку.

— Не надо, теть Маш, царапина там всего, — отмахнулся Гордей.

— Кому говорю, давай! — прикрикнула на него старушка, схватила руку, осмотрела порез и метнулась в комнату со словами: — Я мигом…

Вернулась она с бинтом и зеленкой. Проворно обработала рану и замотала палец бинтом.

— Уйди, сама настрогаю! — грозно прикрикнула на Гордея. И сразу же сменила тему. Голос ее понизился чуть ли не до шепота. И все время, пока говорила, воровато на дверь оглядывалась, словно их кто подслушивал. — Ты на Лилю не серчай, что девушку эту не привечает, из дома гонит. Ревность в ней говорит, прежде всего. Сильные люди — они ведь большим умом сильны, а того, что рядом, не замечают. Любит она тебя и на что-то надеялась, должно быть. Да и мы все думали, что останешься ты с ней. Да и не тот она человек, чтоб напраслину возводить. Чует что-то. И у меня сердце не на месте. Вот и Матвей волнуется, все на небо смотрит, словно оттуда беды ждет…

Гордей слушал ее и понимал, что осуждать не имеет права, что доброта говорит сейчас в женщине, прежде всего. Да он и сам чувствовал, что нужно на что-то решаться, только вот на что.

— Что мне делать, теть Маш? Как быть дальше?

— Этого я тебе не могу сказать, сынок, — посмотрела она на него по-старчески мудрыми и печальными глазами. — Поговори с Лилей, постарайся объяснить ей… Многое она видит, да не все говорит. Может, тебе и скажет… на прощание, — скупая слеза выкатилась из ее глаза, которую она сразу же сердито утерла.

Всю дорогу от дома Гордей размышлял над словами старушки и пришел к выводу, что сегодня же поговорит с Лилей, как только выйдет та из своего добровольного заточения.

— Перекусим по-быстрому и продолжим, — проворно разложил он снедь на маленькой скатерке, что сунула ему перед уходом Мария, и протянул Рите ложку.

— Ты прям, как хамелеон, все время меняешь окраску, — буркнула девушка и хмуро посмотрела на него.

— На себя посмотри, — не остался он в долгу и принялся хлебать щи. Не хочет, пусть голодная остается.

На поляне повисло молчание, в течение которого Гордей не смотрел на Риту, а потом она захохотала, чем даже напугала его. Девушка смеялась так заливисто, что в какой-то момент схватилась за живот и повалилась на траву. Хотел бы он знать, что так рассмешило ее. Но глядя на Риту, губы его тоже невольно кривились в улыбке.

Рита все смеялась и смеялась, пока из глаз ее не покатились слезы, а хохот не перешел в рыдания. Вот тогда Гордей понял, что у нее настоящая истерика. Он сгреб ее в охапку и усадил к себе на колени, крепко прижимая к груди.

— Все, успокойся, — сдерживал он колотящееся в его руках тельце. — Все будет хорошо, вот увидишь. Я помогу тебе.

Он гладил ее по волосам, ощущая, какие они мягкие и шелковистые, вдыхал ее запах, что дурманил голову, и думал о том, что несмотря на то, что она сильная ведьма, даже для нее испытаний слишком много. Потому и злился, что чувствовал растерянность. Очень хотел помочь, но не знал как.